Брат по крови
Шрифт:
В медсанбате все было по-прежнему. Днем и ночью туда поступали раненые, и медперсонал, не зная ни сна ни отдыха, боролся за жизни людей.
— Что с мальчишкой? — первым увидев нас, спросил меня майор Плетнев.
— На мине подорвался. Раны вроде бы стали заживать, а тут вдруг сепсис… — отвечаю ему.
— Плохо дело, — сказал Роман Николаевич.
— Хуже некуда! — усмехнулся я. — Знаешь, что сказали мне на прощание родственники этого парня? Головой за него отвечаешь. Так что сам понимаешь… Эти горцы зря слова на ветер не бросают.
— Что, боишься? — улыбнулся Плетнев.
Я замотал головой.
— Да
Керима унесли готовить к операции. Тут же заработал бензогенератор, и в операционной зажегся свет.
— Зря генератор не гоняем — экономим бензин, — сказал мне Плетнев. — Включаем только тогда, когда привозят раненых.
Что я мог сказать на это? Не армия, а какая-то первобытная община, подумал я. А мы еще чего-то там воображаем из себя! Ду-ра-ки! Ну кто ж при лучинах решает глобальные проблемы?
Мальчишка и впрямь был плох. В этом убедился не только Плетнев, но и остальные хирурги, которые собрались в операционной, чтобы осмотреть беднягу.
— Не выживет пацан, — угрюмо произнес капитан Лавров.
— Да, думаю, он и до утра не дотянет, — согласился с ним старлей Голубев.
Среди хирургов не было старлея Варшавского, который был ранен во время зимнего налета боевиков на медсанбат и теперь после выздоровления находился в отпуске. Он был прекрасным диагностом, и мы бы сейчас с удовольствием выслушали его мнение.
— Что будем делать? — спросил Плетнев.
Меня охватило отчаяние.
— Надо спасать мальчика! — чуть не закричал я. — Спасать…
Мы начали с рентгеновского обследования, которое показало, что в берцовой кости Керима сформировалась гнойная полость, что и стало причиной развития маловирулентной стафилококковой инфекции, приведшей к тяжелому сепсису. Беда, одним словом!
— Да, положение серьезное, — задумчиво проговорил Плетнев.
— Вот именно, — вздохнул Лавров.
Мы стали обсуждать план наших дальнейших действий и пришли к выводу, что необходимо немедленно делать операцию. Плетнев был среди нас самым квалифицированным хирургом, поэтому оперировать мальчика мы попросили его, а сами заняли место ассистентов.
Операция длилась долго. Мальчик был в коме и слабел на глазах. Мы делали все, чтобы не потерять его. Какие замечательные люди, думал я. Такие не оставят человека в беде, такие сделают все, чтобы помочь ему. Костьми лягут, но помогут. Если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он был похож на них. Но я несчастный человек, потому что у меня нет сына. А почему, собственно, нет? Мне вдруг стало казаться, что Керим и есть мой сын, который умирал на моих глазах и которого я пытался спасти. При этой мысли меня бросило в жар. Господи, о чем это я? Что со мной происходит? У меня закружилась голова. Наверное, я очень сильно устал, подумал. Надо бы отдохнуть, но разве на войне отдохнешь?
А потом мы сидели за столом и пили неразведенный спирт. Плетневу показалось, что я выгляжу неважно, и он покачал головой.
— Тебе бы на море отдохнуть, — сказал он. — Давно в отпуске не был?
Я махнул рукой, дескать, стоит ли сейчас об этом говорить.
— Вот-вот, — усмехнулся майор. — А старость придет, начнешь думать: и откуда это у меня болячки взялись?
— До старости еще дожить надо, — сказал я.
В общем-то, он
Рядом со мной стояла незамысловатая армейская закуска: банка тушенки, две порезанные на части луковицы и краюха черствого хлеба, — но я даже не подумал притронуться к ней. Я хотел, чтобы спирт поскорее ударил мне в голову, — в таком состоянии совершенно не чувствуешь боли. Я пил молча и все время думал о Кериме. Что-то будет с ним?
Когда я наконец опьянел, товарищи помогли мне добраться до постели, и я уснул.
XXXVIII
Я спал долго. Коллеги решили не тревожить меня — пусть, дескать, выспится, — и я проспал почти до обеда. Когда я встал, то первым делом отправился навестить Керима.
— Ничего определенного, — сказал мне попавшийся навстречу Лавров.
Я вошел в палатку, где лежал Керим. Тот был без сознания. Глаза ввалились, лицо осунулось, губы были почти фиолетовыми, как будто он, как это бывает часто в детстве, перекупался в холодной воде. Все это не предвещало ничего хорошего.
В хозяйстве Плетнева я пробыл два дня. За это время состояние Керима не улучшилось — он по-прежнему находился в коме. Так что в свою часть я возвращался в совершенно подавленном настроении. Я бы вообще не уехал, но в полку ждали комиссию, и мне надлежало быть на месте. Правда, для себя я решил твердо: при первой же возможности брошу все и уеду в медсанбат.
— Ну, как там твой джигит? — увидев меня, спросил начфин Макаров.
— Спасибо, хреново.
— Понятно, — протянул он. — И все-таки?
— Если по правде, то очень хреново…
Потом я занимался делами. А когда приехала комиссия, мне вместе с остальными начальниками служб приходилось целыми днями сопровождать высоких гостей. А по вечерам мы вместе с проверяющими пили в офицерской столовой горькую и одновременно обсуждали полковые дела. Комиссию возглавлял некий полковник по фамилии Кузюкин, который, как выяснилось, очень любил кавказские вина. Чтобы ублажить этого, как выразился «полкан», «хренова извращенца», наши тыловики даже выезжали в Грузию, откуда привезли целый букет вин. Чего тут только не было! И «Хванчкара», и «Салхино», и «Мукузани», и «Ахашени» с «Киндзмараули»… Все пили водку, а «извращенец» в полковничьих погонах только вино, при этом не переставая нахваливать его. Было видно, что он доволен приемом. Я смотрел на этого толстого человека с выкатившимися из орбит глазами и гадал, какой болезнью он страдает. В конце концов, я пришел к выводу, что у него водянка.
— Видишь, какого пижона к нам занесло? — увидав, с каким интересом я разглядываю Кузюкина, шепнул мне как-то во время застолья Червоненко. — Кстати, слышал такой анекдот? Красное вино полезно для здоровья. А здоровье нужно для того, чтобы пить водку.
— Но этот-то водку не пьет, — усмехаюсь я.
— Вот я и говорю, пижон…
Когда комиссия уехала, я засобирался в медсанбат. «Полкан» был в хорошем настроении и не стал препятствовать. Он считал, что пожинать плоды высоких проверок куда приятнее, чем жить в их ожидании, поэтому для него отъезд гостей был праздником.