Брат Третьей Степени(Эзотерический роман)

Гарвер Уилл Л.

Я бережно положил письма в карман, спустился вниз и вышел на лужайку, чтобы успокоиться, привести в порядок мысли. Однако, все мое существо было переполнено нетерпеливым ожиданием вечера. Камилла тоже сошла вниз, со смехом заметила, что я слишком много думаю, и стала уговаривать поехать кататься. Полагая, что небольшая прогулка пойдет мне на пользу, поможет подготовиться к близящимся испытаниям, которые уже рисовало мое воображение, я согласился. И вскоре мы летели по прелестным бульварам, наслаждаясь свежим утренним воздухом великого города искусств.

Часом позже, накатавшись и решив дать нашим лошадям слегка остыть, мы остановились у Лувра и вошли

в знаменитую картинную галерею. Внимание тут же привлекла огромная толпа, стоявшая перед картиной, по всей видимости, только недавно выставленной для обозрения.

Когда мы подошли ближе, от толпы отделился высокий человек восточного типа с оранжевым тюрбаном на голове, и я расслышал, как он, проходя мимо нас, говорил сам с собою: «Опасно… Священные истины не должны открываться таким образом. Что за поспешность!»

Я оборотился к картине. Она была исключительно больших размеров, но первое, что привлекло мое внимание, это множество мистических символов. Полотно называлось «Заря»; подпись автора состояла из переплетений пяти- и шестиконечных звезд. На картине два великолепных занавеса в красных тонах, скрепленные вверху золотой пятиконечной звездой, ниспадали справа и слева. Тот, что справа, открывал молодой человек, прекрасный, как Аполлон. Придерживая занавес левой рукой, в правой он держал золотой жезл в виде крылатого кадуцея, на челе юноши сиял золотой знак Меркурия.

Фигура слева изображала Венеру во всей красе. Золотой знак на лбу богини будто искрился, а крылатый шар небесно-голубого цвета, покоившийся в ее руке, казался живым. На переднем плане в клубах темного удушливого дыма были изображены сонмы каких-то отвратительных тварей, а под ними — три группы, очевидно, символизировавшие войну, болезни и голод. Задний же план за занавесом был наполнен золотым светом. И там богатые поля и прекрасные города, населенные счастливым народом, ликующим, как в праздник, раскинулись далеко, до голубых, увенчанных снегами гор на горизонте. В этом золотом свете, занимая центр композиции, стояли пять фигур, которых я распознал как пятерых великих религиозных наставников мира, — Зороастр, Конфуций, Будда, Христос и Мухаммед.

В центре на огромном лотосе сидел в медитации Будда. Справа от него — лучащийся красотой любви Христос немного наклонился вперед, чтобы возложить на голову мудреца венок из лотосов. Слева от Будды — Мухаммед с сияющим лицом, попирая обутой в сандалию ногой сломанный меч, возлагал венец на голову Христа. Зороастр и Конфуций, один справа, другой слева, смотрели на них с улыбкой и, держа свитки пергамента, знаменующие закон, указывали на счастливые поля позади.

Над этими пятью великими Учителями находилась центральная фигура — чудесней всех остальных, на которую были устремлены восхищенные взоры держащих занавес Венеры и Меркурия. Тогда я не понял ее значения, но она обладала силой, которая пробудила в душе, даже при всем моем невежестве, необычайные чувства. Изображенная художником овальная сфера туманной дымки казалась живой, восхитительно переливалась неземным цветом. Внутри этой сферы, подобная тем, что окружали ее, находилась пятиконечная лучащаяся золотым светом «звезда». Затаив дыхание, смотрели мы, охваченные таинственным очарованием картины, ощущая чудесные силы, пробужденные в наших душах.

Из этого состояния нас вывели голоса людей, которые, приближаясь, вели весьма бурную беседу. Обернувшись, мы увидели восточного человека с директором и четырьмя важного вида господами. «Да, картину необходимо закрыть немедленно, а вечером

снять, — говорил директору тот, кто, видимо, был среди них старшим. — Позаботьтесь об этом, месье, сделайте все без промедления». Директор тотчас же ушел, остальные продолжали беседовать в пониженном тоне. Через несколько минут директор вернулся в сопровождении нескольких помощников, несших огромный занавес, которым они немедленно закрыли чудесную картину. А зрители стояли рядом, пока все не было сделано.

Когда они уходили, я слышал, как старший сказал спутнику в чалме: «Это очень неблагоразумно со стороны Церола — вывесить ее здесь. Ведь всякий, обладающий даже отрывочными познаниями, изучая ее всего лишь час, узнает достаточно, чтобы стать опасным. Впредь подобные произведения следует представлять нам на проверку».

Камилле и мне, неплохо разбиравшимся в живописи, работа понравилась; нам были непонятны слова этих людей и их столь неожиданное решение. Когда мы покинули галерею, она сказала, что распоряжение отдал генерал Каро — военный министр, а все его спутники — видные правительственные чиновники. Кто такой восточный человек, она не знала, но по его замечаниям, которые я слышал, когда входил в зал, было понятно, что он обладал влиянием и явился причиной того, что картину приказали закрыть и убрать. Изучение символов и опыт последнего времени навели меня на некоторые мысли, кажется, я мог бы пролить немного света на этот предмет, но, помня о своей клятве, хранил молчание.

Уже наступил полдень, и мы вернулись домой. В записке было сказано: «сегодня после полудня». Во сколько точно — мне не было известно, поэтому я подумал, что лучше всего быть готовым в любое время, и как только обед закончился, отправился в свою комнату. Там мысли мои вернулись к картинной галерее. По-видимому, художник был мистиком. Символы, которые он использовал, явно указывали на это. Но кто такой Церол? Я никогда прежде о нем не слышал, хотя весь последний год ставил своей задачей познакомиться с каждым достойным внимания живописцем и деятелем искусства в городе. Связаны ли правительственные чиновники с тайной организацией? Мои мысли продолжали вращаться вокруг тайн, окружавших меня, когда около четырех часов слуга принес карточку с инициалами «М.П.» и сказал, что пославший ее ждет в экипаже у парадного подъезда.

Я спустился вниз, подошел к экипажу, возница открыл его дверцу, и женщина, сидевшая там, подвинулась, освобождая мне место рядом с собой. Она была одета в черное, лицо ее скрывала густая вуаль, но когда экипаж тронулся, пара прекрасных белоснежных рук, лежащих на коленях, сказала мне о том, что она должна быть молода. В то же самое время неописуемое чувство покоя и легкости охватило меня.

— Месье, вероятно, неудовлетворен знаниями, полученными в колледже, коли ищет мадам Петрову? — вопрос был задан необычайно нежным, музыкальным голосом, от которого меня окатила волна радости.

— Да, мадам, — ответил я, полагая, что говорю с самой Петровой, — знания, полученные там, хороши до той поры, пока это касается фактов, не нуждающихся в объяснении. Но они поверхностны и не могут удовлетворить ум, желающий познать истинную природу вещей.

— Вот как? — произнесла она, и я вновь ощутил радостный трепет. — Ум месье склонен к философии, не так ли?

— С самого детства, мадемуазель, — начал я, поменяв форму обращения в надежде получить хотя бы намек наличность собеседницы, узнать о ней хоть что-нибудь, — меня обучали рассматривать вещи в философском свете. Поэтому я, естественно, так и делаю.