Братство обреченных
Шрифт:
В Черном Дельфине его картины быстро расходились среди сотрудников (которых заключенные называли между собой ментами, цириками или дубаками). А когда он закончил портрет Матери, то подполковник Трегубец долго смотрел на эту картину, потом сказал:
— В Москве будет проходить конкурс художественных работ среди осужденных. Лучшие произведения поедут на международную выставку в Торонто. Мы можем направить туда эту картину…
Куравлев обрадовался. У него в душе словно искорки вспыхнули.
— Вот тебе лист. — Трегубец положил перед
В областном управлении, куда Трегубец отвез картину, долго морщились.
— Ты кого привез? — сказал начальник отдела, курировавший выдвижение художественных работ. — Это же пожизненно заключенный. У тебя что, нормальных жуликов нет?
— При чем тут: нормальный, ненормальный? — вступился за картину Куравлева Трегубец. — Разве в положении о конкурсе прописаны какие-то ограничения по сроку осужденного? Нет! Значит, Куравлев имеет полное право выдвигать свои работы.
— Так-то оно так, — с сомнением протянул начальник отдела. — Но сам ведь понимаешь…
— Что я должен понимать? Ведь не самого Куравлева в Москву отправлять, а эту картину. Что в данном случае важнее: личность автора или качество работы? По-моему, качество.
Трегубец не сказал, что после того, как увидел картину первый раз, вспомнил и пожалел о том, что забыл поздравить свою маму с днем рождения. Тут же сходил на почту и отправил перевод. А затем позвонил ей.
У начальника отдела, смотревшего на картину, тоже что-то дрогнуло внутри. Но все же он еще немного посопротивлялся, но потом уступил.
В Москве картину из ГУИНа передали в Попечительский совет уголовно-исполнительной системы. Он и проводил конкурс, чтобы отвезти потом лучшие работы на конференцию Международной ассоциации тюремного служения в Торонто.
Все работы собрали в одной большой комнате. Затем пригласили известного художника из Академии художественного искусства, чтобы тот оценил работы взглядом профессионала.
Когда академик вошел в комнату, его взгляд сразу же выхватил картину Куравлева, хотя она стояла где-то в углу, наполовину прикрытая другими полотнами. Художник направился туда и взял картину в руки. Долго смотрел на нее и качал головой.
— Это превосходно, — сказал он через несколько минут.
Сопровождавший его глава попечительского совета — бывший генерал ГУИН — очень удивился. Ведь он был наслышан, что академик очень скуп на похвалы. Поэтому генерал даже подумал: не ослышался ли?
— Вы уверены? — переспросил он.
— Молодой человек, — академик свысока посмотрел на генерала, — я никогда не говорю того, в чем не уверен.
— Честно говоря, в номинации «графика» я хотел предложить вот эту работу. — Генерал поднял другую картину. — По-моему, очень неплохо.
Академик бросил беглый взгляд и поморщился.
— Не то, — ответил он. — Вот…
Его руки чуть приподняли портрет Матери…
— По-настоящему стоящая вещь. Потрясающе выражена доминанта. Конечно, его руке еще не хватает твердости. Чувствуется, что автор немного сыроват. Виден недостаток базовой подготовки. Но даже такие нюансы не портят впечатление, а, наоборот, придают работе свежесть. В целом — замечательно! Я знал, что у вас много самородков сидит. Но чтоб такие…
— Да, тюрьма многие таланты раскрывает, — с иронией произнес генерал. — У них там много времени, вот и занимаются, кто чем может.
— Этот человек — гений, — очень серьезно произнес академик, продолжая рассматривать портрет Матери. — За одну только эту картину ему можно простить все, что он совершил.
— А если он людоед?
— Я не знаю и не хочу этого знать. Возможно, Льюис Кэрролл был педофилом. Какое это имеет значение сейчас?
— Но наш контингент, к счастью, не Льюисы Кэрроллы.
— Или — к сожалению, не Кэрроллы. — Академик бережно поставил портрет на место. — Отвезите эту картину в Торонто. Не пожалеете.
Глава 6
Андрей Ветров позвонил полковнику ФСБ Сергею Опарину. Они познакомились в Таджикистане. Опарин тогда служил в военной контрразведке. Дружбы между ними никогда не было, так — шапочное знакомство. Здравствуй и прощай.
Но Андрей решил поднять все свои старые связи.
«Зря я, что ли, служил! — думал он, роясь в записной книжке в поисках телефона Опарина. — Надо восстанавливать связи!» Хотя Ветров давно снял погоны, многие бывшие сослуживцы до сих пор относились к нему, как к своему. К тому же в случае с Опариным Андрей сильно рассчитывал на ностальгию. Ведь Таджикистан занял значительное место и в жизни Сергея. Такое просто так не выбросишь.
«Известный факт: со временем и плохое кажется хорошим, — рассуждал Ветров. — А неприятные типы из прошлой жизни становятся близкими и родными. Конечно, если ты их после этого долго не видел. Поэтому, Сергей, как бы ты ко мне ни относился тогда, сейчас я заставлю тебя помочь мне! Не отвертишься! В конце концов, сослуживцы мы или нет?!»
— Опять ты ерунду всякую пишешь, — усмехнулся Опарин, услышав голос журналиста.
— Какую именно?
— А ты не догадываешься! — В голосе Сергея словно слышалось: хорош придуриваться!
— Ты от меня явки с повинной не дождешься! — с веселой горячностью ответил Андрей. — Выкладывай, что на меня имеешь. А я решу: каяться или нет.
«Все такой же пустобол. — Сергей почувствовал усталость от Андрея, хотя перекинулись всего-то парой фраз. — Не меняется человек…»
— Ладно, говори, что хотел, — произнес он.
— Давай пересечемся. Заодно и обсудим ту ерунду, которую я пишу.
— Хорошо. Вечером на «Китай-городе». Выходишь из метро в сторону Ильинки, там памятник.