Братство волка
Шрифт:
Лесничий не ожидал такого отказа. Сильная досада отразилась на его лице.
— Ну, отец приор, — продолжал он, — может быть, это не последнее ваше слово. Для вас дело идет не об одном владении землями Варина… Хотя я никогда не слышал, чтобы вешали бенедиктинцев, однако… Подумайте, приор!
— Мне нечего думать. Я упрекаю себя за то, что слушал вас слишком долго, что терпел оскорбления, которые мое звание требовало тут же опровергнуть. Уйдите, исчезните с глаз моих! Никогда не являйтесь передо мной!
Приор отдал этот приказ с такой энергией, что Фаржо, несмотря на свою полноту, встал на этот раз без усилия.
— Довольно, преподобный
Бонавантюр повернулся к нему спиной. Лесничий сделал вид, будто уходит, но, подойдя к двери, вдруг обернулся и как-то грустно произнес:
— Преподобный отец, я, может быть, напрасно говорил с вами так неделикатно. Что же прикажете: меня не учили изящному обращению, и я говорю вещи как они есть, однако мне было бы жаль поссориться с вами. Неужели нет никакого способа прийти к соглашению? Я знаю, что вы меня не любите, и принужден сознаться, что я не многого стою; но если вы не хотите ничего дать мне, по крайней мере не отказывайте мне в том, о чем я вас прошу для моей дочери Марион… Говорят, что она несчастлива, живя со мною; она смертельно скучает дома, где никогда не видит никого и где, может быть, я часто оставляю ее одну. К довершению несчастья, она влюбилась в сына Жана Годара, красивого парня, прекрасного человека, хорошего работника, из которого вышел бы превосходный муж. Но Жан Годар накопил деньжонок и не позволит своему сыну жениться на девушке, у которой нет ничего. Марион это знает и плачет потихоньку. Это раздирает мое сердце… Я иногда бываю зол, груб, но я люблю эту бедную малютку и хотел бы сделать ее счастливой. Я думал воспользоваться этой бумагой, чтобы облегчить участь моей дочери. Итак, преподобный отец, не думайте более обо мне, я не заслуживаю ваших благодеяний, но обещайте мне, что вы дадите в приданое Марион хотя бы пятьсот экю, чтобы она вышла за сына Жана Годара, и я сейчас же, на ваших глазах изорву бумагу Маргариты!
Эти слова тронули приора; говорил уже не ищущий выгоды шантажист, а отец, и не рискуя ни достоинством, ни нравственностью, можно было сделать какую-нибудь уступку. Однако Бонавантюр рассудил не так.
— Участь вашей дочери трогает меня, — сказал он суровым тоном, — но я не могу согласиться на то, что похоже на торг. Я не стану вам ничего объяснять, только знайте, что я не принимаю на себя никакого формального обязательства и не позволю предписывать себе никаких условий.
Фаржо не понял, сколько таилось тайных обещаний за этой наружной непреклонностью, и возразил с гневом:
— Хорошо, хорошо, черт побери, я отомщу! Де Ларош-Боассо образумит вас. Я хотел вас пощадить. Я просил только за мою дочь, такую добрую, такую преданную, несмотря на мои проступки, такую несчастную… Вы безжалостны, ну, достанется же вам…
— Довольно… уйдите!
— Мы увидим, понизите ли вы тон, когда все узнают…
— Молчите и уйдите, говорю вам. Не надо ли мне позвать кого-нибудь? Здесь нет недостатка в людях, которые вас терпеть не могут и охотно избавят меня от вашего общества.
Фаржо ушел ворча и с яростью в сердце.
Оставшись один, Бонавантюр тут же утратил свое спокойствие и твердость. Опустив голову, он сидел в мрачной задумчивости.
— Я должен был сделать то, что сделал, — прошептал он со вздохом, — но сколько несчастий и стыда я предвижу, если этот человек приведет в исполнение свои угрозы!
X
Погоня
Графиня де Баржак после происшествия у оврага Вепря села на свою лошадь и бросилась наудачу по одной из аллей леса; с волосами, развевавшимися по ветру, с диким взором, она то и дело подхлестывала свою лошадь, которая летела во весь опор. Кристина была в той же лихорадке движения, которая пожирала ее утром; но уже не гордость и радость заставляли ее скакать так быстро. Вместо того чтобы отыскивать охотников, она все более углублялась в самую безмолвную и пустынную часть леса. Черные копыта Бюши чуть касались травы, и она скользила, как безмолвная тень, под деревьями.
Кристина действительно, несмотря на свою обыкновенную твердость духа, была сильно расстроена сценой, только что происшедшей. При мысли об убийстве, в котором она обвиняла себя, она действительно испугалась. Крик, вырвавшийся у барона, еще раздавался в ее ушах. Бледный, окровавленный образ раненого мерещился ей в конце каждой аллеи, гримасничал в тенях кустов. Иногда она вздрагивала и поворачивала голову, но после минутного оцепенения снова подхлестывала своего быстрого коня, который бросался во весь опор и, по-видимому, должен был остановиться только упав мертвый от усталости.
Уже давно графиня де Баржак странствовала по лесу, даже не думая, где она находится и к какой цели должна направляться. Ни разу человеческий голос не достиг ее слуха, она была одна в этом бесконечном лабиринте из древесных стволов и листьев. Когда она проезжала через прогалину, то вдруг услышала, что ее зовет звучный голос. Думая, что это галлюцинация, Кристина хотела проехать мимо, когда голос позвал ее еще громче.
Вся трепеща, молодая девушка удержала свою лошадь, которая остановилась, покрытая пеной. Леонс, сидевший под дубом, встал и направился к ней.
Уйдя из замка, он долго блуждал по лесу, надеясь выйти на охотников, но быстро заблудился. Усталость вынудила его отдохнуть в этом месте, а случай привел к нему ту особу, которую он более всего желал встретить.
— Боже мой, графиня, вы здесь одна! — вскричал он. — Куда вы едете? Что стало с тем, кто должен был заботиться о вашей безопасности?.. Верно, случилось какое-нибудь несчастье?
Сначала графиня де Баржак как будто не слышала, что ей говорили, она оставалась неподвижна и безмолвна, опустив руки и потупив голову. Наконец легкий румянец появился на ее щеках, и, соскочив с лошади, она порывисто обняла молодого человека.
— Леонс, родной мой Леонс! — прошептала она. — Сам Бог послал вас ко мне на помощь!
Кристина горько заплакала. Леонс, хотя он не мог догадаться о причинах этой горести, старался успокоить ее. Так как она едва держалась на ногах, он посадил ее под дерево, а сам сел рядом и начал расспрашивать ее с нежным участием. Она продолжала плакать и не отвечала. Молодой человек, преодолев свою обыкновенную робость, хотел взять ее за руку; и лишь тогда увидел, что эта рука запачкана кровью.
— Что это? — спросил он с беспокойством. — Вы ранены?
Кристина вспыхнула и поспешно вытерла пальцы о мох, на котором она сидела.
— Это не моя кровь, — прошептала она. — Друг мой, не отталкивайте меня!.. Я совершила преступление!
— Преступление — вы? Это невозможно! Ваше волнение…
— Я не в бреду и говорю правду… Да, преступление, убийство… Один человек хотел оскорбить меня, и я ранила его, наверное, смертельно… О, Леонс, Леонс, простит ли мне Бог?