Братья Ашкенази. Роман в трех частях
Шрифт:
В своей высокой кровати, в тюле и кружевах, парализованная бабушка Тирца царила над всеми так же, как царил за семейным столом ее здоровый муж. Каждое утро все дети и внуки должны были приходить к ее постели, желать доброго утра и целовать ей руку. Каждый праздник ей причитались поздравления. Все служанки и слуги ждали ее распоряжений относительно покупок и цен. У нее хранились ключи от шкафов с серебряной посудой. Кроме того, целый миньян евреев из числа домашних подкаблучников молился у нее каждую субботу и каждый праздник, чтобы она могла отвечать им «благословен Он»,
Вот к этой-то бабушке Тирце, к ее высокой постели и обратилась Переле. Старуха своим женским умом тут же смекнула, чего хочет внучка.
— Что, влюбилась, непутевая? — спросила бабушка Тирца и покачала кружевами, украшавшими ее старую голову.
Переле с пылом бросилась целовать ее.
— Бабуся, бабушка, царица моя…
Старуха собралась с силами, погладила внучку по голове своими негнущимися руками и попеняла ей.
— Не полагаешься на деда, а?.. — вздохнула она. — Ну, ладно, я поговорю с ним… А почему ты такая зеленая? У девушки на выданье должны быть румяные щеки — у меня перед свадьбой щеки были как яблочки…
Бабушка Тирца любила Переле больше, чем других внуков. Ведь она осталась у отца одна. Ведь она была дочерью Шлоймеле, над которым смеялся весь дом. Как каждая мать, она больше любила самого слабого из детей.
Когда старуха позвала к себе мужа, велела ему сесть рядом с ней на кровать и начала говорить о Переле, старик поначалу стал кипятиться.
— Что это еще за любовь у меня в доме, как у каких-то музыкантов?! Не желаю слышать!
Но старуха снова велела ему сесть на кровать.
— Калман! — сказала она. — Ты играешь с огнем. Она осталась одна из стольких детей. Она сирота, бедняжка…
Реб Калман продолжал кипятиться, и старуха пустила слезу:
— Калман, дай мне увидеть перед смертью ее свадьбу. Я чувствую, что долго не протяну…
Старик притих и принялся вытирать нос большим платком.
— Наверное, так мне суждено на старости лет, — сказал он и погладил старуху по лицу своей жесткой рукой.
Он тут же послал главного слугу за Азриэлем Коэном.
— Скажи-ка, Азриэль, — обратился он к нему, — кто он такой, этот Авром-Герш Ашкенази из Лодзи? Не знаешь?
— Что значит — не знаю? — обиделся Азриэль Коэн и принялся излагать родословную Аврома-Герша Ашкенази до десятого колена, а также родословную всех его родичей и свояков. Кто от кого происходит, кто с кем породнился…
— Лодзь, Лодзь, — сердито проворчал старик.
Он не уважал Лодзи, этого нового растущего города, который он помнил еще маленьким местечком.
— А к кому он ездит, этот Авром-Герш? — пожелал знать реб Калман.
— В Александер. При жизни Воркинского ребе ездил в Ворку.
— Александер… Ворка… — поморщился старик.
Будучи настоящим гурским хасидом, он не желал слышать об этих хасидских дворах. Но выхода у него не было.
Когда Азриэль Коэн узнал, что речь идет о сватовстве с Лодзью, он был раздражен. Он уже нашел партию для этой девушки, куда лучшую, достойную дома реб Калмана. Кроме того, он не мог смириться с тем, что какая-то девица бунтует против него. Во всем, что касалось матримониальных дел, хозяином был он. И он тут же принялся оговаривать, запугивать, портить впечатление, показывать свою силу, но реб Калман велел ему уступить.
— Азриэль, — сказал он ему печально, — на этот раз мы должны смириться. Свои деньги за сватовство ты в любом случае получишь.
Но поскольку инициировать сватовство дому реб Калмана не подобало, Азриэль поехал за счет богача в Лодзь.
Там он встретился со своим заклятым врагом реб Шмуэлем-Зайнвлом, который сам когда-то был богачом и знал мир. Азриэль дал ему понять, что существует возможность такого сватовства, — реб Калман, конечно, о нем и слышать не захотел бы, но все же похлопотать можно. И если Бог поможет, вознаграждения за хлопоты хватит им обоим, однако пока дело надо держать в секрете, чтобы избежать лишних пересудов.
Шмуэль-Зайнвл сразу почувствовал, что Азриэль Коэн, его заклятый враг и хулитель, что-то слишком к нему подобрел, такие песни поет, просто мед сладкий. Он понял, что Азриэль сильно заинтересован в этой партии, но поскольку дело пахло очень жирным куском и для него, Шмуэля-Зайнвла, он не заставил себя уговаривать. Он отправился к реб Аврому-Гершу и преподнес ему это сватовство на блюдечке, объяснив, что предложение исходит от стороны невесты.
Реб Авром-Герш позвал к себе Янкева-Бунема и внимательно посмотрел на него.
Он понял, что дело нечисто, что сработала тут не голова реб Калмана, а интерес самой девицы и что с Янкевом-Бунемом что-то не так.
— Скажи-ка, Янкев-Бунем, — резко спросил он, — что за дела у тебя с внучкой реб Калмана Айзена?
Янкев-Бунем покраснел.
— Я видел ее всего один раз, на свадьбе у Симхи-Меера.
Реб Авром-Герш глубоко вздохнул.
— Можешь идти, — сказал он сыну.
Он снова был недоволен сыновьями. Он видел, что слова Воркинского ребе сбываются. Но против такого сватовства он не возражал. Внучка реб Калмана! Однако, хотя раздумывать над этим предложением было нечего, он не сразу сказал «да», не выдал своих чувств и мыслей свату, а только небрежно дал ему понять, что есть о чем говорить.
Церемония тноим прошла тихо. Реб Калман не хотел придавать широкую огласку этому сватовству. В варшавских домах и так говорили о нем с удивлением. Но свадьба была большая, как и все свадьбы в семье реб Калмана. Для проведения брачного обряда приехал сам Гурский ребе. Жених получил хорошее приданое — десятки тысяч рублей — и множество дорогих подарков. Кроме того, у невесты было большое наследство, оставленное ей матерью, деньги в банке и недвижимость. После праздника Швуэс [92] свадьбу отпраздновали в Варшаве.
92
Согласно еврейской традиции, между праздником Песах и Шавуот (ашкеназск. Швуэс) нельзя жениться, за исключением одного дня — Лаг ба-омер.