Братья Берджесс

Страут Элизабет

Абдикарим стоял у кровати и в гневе тер глаза. Где были американские раввины Голдманы, когда его старшая дочь и четверо внуков вышли из самолета в аэропорту Нэшвила? Никто не встречал ее, а бегущая лестница под названием «эскалатор» так напугала детей, что они могли лишь стоять и смотреть, а люди толкали их, смеялись и показывали пальцами. Где были американские раввины Голдманы, когда сосед принес Аамууну пылесос, но Аамуун не понял, что это, и никогда им не пользовался, а сосед стал говорить всем в городе, что сомалийцы неблагодарные? Где были раввины Голдманы и унитарианские священницы,

когда маленькая Калила в закусочной «Бургер Кинг» приняла кран, разливающий кетчуп, за рукомойник? Увидев, что Калила перепачкала все вокруг, мать отвесила ей оплеуху, и к ним подошла женщина и заявила, что в Америке не принято бить детей. Где тогда был раввин? Где ему понять, каково это?

Абдикарим тяжело осел на матрас. Где уж понять это раввину, который вернулся в свой безопасный дом к волнующейся жене? Абдикарима снова накрыл стыд при мысли о том, как он положил в рот кусок хлеба и втайне ощутил животный восторг от его вкуса. В лагерях он постоянно жил с чувством голода. Голод был ему как жена, он сопровождал его повсюду – непрекращающееся, изматывающее желание. И теперь, в Америке, для Абдикарима было изощренной пыткой ловить себя на том, что он по-прежнему испытывает звериную тягу к еде. Так унизительно… Потребность есть, испражняться, спать – все эти естественные потребности для Абдикарима давно утратили роскошь естественности.

Водя пальцем по узорному покрывалу, он бормотал «истахфур-алла» — «Я ищу прощения». Наверняка причиной кровопролитий на родине стало то, что его народ не следовал истинному пути ислама. Закрыв глаза, он произнес последнее на сегодня «аль хамду лилля», благодарность Аллаху. Все добро исходило от Аллаха, зло же – от людей, позволивших семенам порока прорасти в своих сердцах. Но почему зло разрасталось беспрепятственно, как злокачественная опухоль? Этот вопрос то и дело вставал перед Абдикаримом. И ответа на этот вопрос он не знал.

Первую ночь Боб провел на диване не раздеваясь. Даже куртки снимать не стал, так было холодно. Задремать удалось лишь под утро, когда сквозь жалюзи начал проникать свет. Его разбудил крик Сьюзан.

– Пойдешь на работу как миленький! Никто не заставлял тебя делать эту кошмарную глупость! Теперь изволь принести в дом двести долларов, которые я потратила на твое освобождение. А ну марш!

Зак что-то буркнул в ответ, входная дверь хлопнула, машина завелась и уехала.

На пороге возникла Сьюзан и через всю комнату швырнула Бобу газету.

– Молодец, – сказала она.

Боб посмотрел на газету, приземлившуюся на пол у дивана. На передовице была большая фотография Зака, выходящего из тюрьмы с улыбкой до ушей. И заголовок: «Шутки в сторону».

– Ой-вэй, – вздохнул Боб, с трудом приподнимаясь.

– Я на работу, – крикнула Сьюзан из кухни.

Хлопнула дверца кухонного шкафа, потом входная дверь, загудел мотор.

Боб сидел неподвижно, лишь глаза его блуждали по комнате. Опущенные жалюзи на окнах были цвета крутого яйца, на обоях похожего оттенка парили изящные синие птицы с длинными клювами. На верхней полке деревянного комода стояли

сокращенные версии бестселлеров, выпускаемые журналом «Ридерз дайджест». Обивка кресла в углу до дыр вытерлась на подлокотниках. Ничего в этой комнате не было предназначено для комфорта, и Боб чувствовал себя неуютно.

Заметив какое-то движение на лестнице, он инстинктивно вздрогнул от испуга. Сначала появились розовые махровые тапки, затем их тощая престарелая хозяйка.

– Почему вы сидите в куртке? – спросила она, глядя на Боба сквозь огромные очки.

– Я замерз.

Миссис Дринкуотер сошла с лестницы и оперлась на перила.

– В этом доме всегда холодно, – заметила она, обводя глазами комнату, и добавила, поколебавшись: – Если совсем уж мерзнете, скажите Сьюзан.

Она присела в кресло и поправила на носу очки костлявым пальцем.

– Я не жалуюсь. У Сьюзан не так много денег. Ей уже много лет не поднимали зарплату. А какие сейчас цены на бензин! – Она взмахнула рукой выше головы. – Боже милосердный!

Боб поднял с пола газету и положил на диван рядом с собой. Зак улыбался ему с передовицы, и Боб перевернул газету фотографией вниз.

– В новостях про это говорили, – сказала миссис Дринкуотер.

Боб кивнул.

– Они оба на работу поехали.

– О, я знаю, дорогуша. Я спустилась за газетой. Сьюзан оставляет мне ее по воскресеньям.

Боб протянул газету, старушка положила ее к себе на колени и осталась сидеть.

– Слушайте, а часто Сьюзан на него кричит? – спросил Боб.

Миссис Дринкуотер посмотрела по сторонам, и Боб подумал, что она не ответит.

– Раньше бывало. Когда я только въехала. – Она заложила ногу на ногу и стала подергивать ступней в слишком большом тапке. – Конечно, это было сразу после того, как от нее ушел муж. Если спросите меня, мальчик за всю жизнь мухи не обидел. Он очень одинокий, вы не находите?

– Да, он всегда был одиноким. Хрупким – ну, в эмоциональном плане. А может, просто недостаточно взрослым. Что-то вроде того.

– Мы все ждем, что наши дети будут как с картинки в глянцевом каталоге. – Миссис Дринкуотер задергала ступней еще сильнее. – А они не такие. Хотя, должна признать, Зак куда более одинокий, чем большинство его сверстников. И вообще, он плачет.

– Плачет?

– Да, у себя в комнате. Я иногда слышу. Уж извините, что ябедничаю, но вы все-таки его дядя. Вообще-то я стараюсь не совать нос не в свое дело.

– А Сьюзан слышит?

– Не знаю, дорогуша.

Пришла собака, ткнулась длинным носом в колени. Боб погладил жесткую шерсть на ее голове, похлопал по полу, чтобы она легла.

– А друзья у него вообще какие-нибудь есть?

– Домой к нему никто не приходил ни разу.

– Сьюзан говорит, он сам додумался бросить эту свиную голову.

– Может, и так. – Миссис Дринкуотер поправила очки. – Однако тут многие не прочь сделать то же самое. Сомалийцам не все рады. Я-то сама против них ничего не имею. Только они носят все это тряпье. – Она помахала перед лицом костлявой ладонью. – Одни глаза видны. Уж не знаю, правда или нет, но говорят, что они держат в шкафах кур. Вот уж странные люди, боже милосердный…