Братья Дуровы
Шрифт:
Братья Дуровы заняли место в тихом углу ресторана.
— Пару чая! — получил скромный заказ услужающий.
— За два года, что мы не виделись, много воды утекло, — продолжал начатый еще на улице разговор Анатолий. — С гимнастами Николет я гастролировал в разных городах. Побывал в Риге, Либаве, Митаве, Харькове. Но вот в Одессе крупно поссорился и разошелся со своими партнерами. И сразу сел на мель… Денег нет. Знакомых директоров мало… А я, брат, обзавелся семьей, женился… Кто она? Наездница… Верный мой друг и товарищ, разделяет все мои невзгоды и радости. Она-то и дала добрый совет: «Напиши, говорит, Труцци, директору
— Ты же никогда еще не выступал соло-клоуном?
— Признаться, я очень трусил, когда ехал в Воронеж. Вдруг провалюсь и испорчу карьеру, о которой столько мечтал… От такой мысли все дрожало внутри. Жена опять поддержала, убедила: «Ведь твоими шутками и остротами пользуются все клоуны нашего цирка. Зачем терять свои выдумки?» В Воронеже, прежде чем представляться директору, я купил самый дешевый билет в цирк. Внимательно посмотрел представление, изучил программу, работу своих будущих конкурентов. Кое-что прикинул, наметил… После того явился к Труцци, а через день дебютировал.
— И как прошел твой дебют?
— Так оробел, что не помнил, как начал свой номер. Наверно, оставил у зрителей странное впечатление. Говорил много, слишком быстро, бессвязно, и мои антре казались заурядными. Аплодисменты были самые жидкие…
— Провалился?
— Нет! Выход во втором отделении произвел сенсацию. Я заставил себя успокоиться, и все мои шутки вызывали несмолкаемый смех. И знаешь, в чем был секрет успеха? В труппе, состоящей из иностранных артистов, я оказался единственным русским. Зрители понимали каждое мое слово, и этим я особенно нравился. В тот же вечер Труцци предложил мне контракт на целый год.
Услужающий уже вторично сменил на столе пузатый фарфоровый чайник с кипятком и поставленным сверху чайничком с крепкой заваркой. Братья продолжали беседу. По-прежнему внешне очень похожие, они по манере держаться стали еще более различны. Владимир предпочитал молчать, лишь иногда задавал вопросы и слушал, будто ища подтверждения какой-то своей мысли. Анатолий, наоборот, говорил уверенным тоном, видно, обретенным в упорной борьбе за успех.
— В Воронеже, — продолжал он, — впервые я получил бенефис. Сбор был полный. Мне подносили подарки. Какой-то сапожник, мой восхищенный поклонник, вышел на арену и подарил банку с ваксой своего изготовления. Хохотал весь цирк… С Труцци я побывал в нескольких городах, но в Саратове мы разошлись…
— Снова повздорил?
— Романтическая история… Наш наездник Луиджи ухаживал за Эстериной, дочерью Труцци, но она предпочитала англичанина жокея Орландо. Директор был против брака своей дочери с жокеем. Тогда они решили повенчаться тайно. Я дружил с ними обоими и согласился помочь свадьбе. Директор узнал об этом и обрушил свой гнев на меня. Предложил клоуну Анатолию Дурову покинуть цирк… Так остался я без работы и денег. Пришлось вернуться в Москву, просить приюта у крестного. Доброта его известна: встретил с объятиями. Теперь я с женой под его кровом… Скоро приедет цирк Шумана, надеюсь получить у него ангажемент.
— Ну, я не могу ничем похвалиться, — заметил Владимир. — Пока занимаюсь дрессурой свиней, собак, пеликанов…
— И, значит, о клоунаде уже не помышляешь?
— Именно для того и занимаюсь дрессурой. Я пришел к заключению, что
— И что же ты надумал?
— Дрессированные животные могут не только украсить номер, но дать отличный повод для шутки…
Анатолий с интересом взглянул на брата. Теперь пришел его черед удивляться и задавать вопросы.
— Замысел хорош, только как его осуществить? Кнутом крыс не выучишь ничему. Разве только собака да свинья могут его побояться.
— Кнут я вообще стараюсь исключить.
— Ну, это ты, братец, брось! Как же иначе приучить животное к послушанию?
— Лаской! Только лаской и угощением.
— Ишь ты, что придумал, — рассмеялся Анатолий. — Однако использовать животных в клоунских антре, пожалуй, стоит… Тут что-то есть интересное.
— Можешь убедиться своими глазами. Приходи ко мне на Садовую улицу, посмотришь моих зверушек. Из-за них я не живу в доме крестного. И так мы доставляем ему немало хлопот и волнений. Непутевые…
— Я таковым себя не считаю… — резко возразил Анатолий.
Владимир ничего не ответил. Разговор оборвался.
Ресторан заполнялся новыми посетителями и уже не вмещал всех любителей растегаев. И в аллеях сада стали гуще толпы гуляющих. В знойные летние дни тенистый Александровский сад особенно привлекал своей прохладой. Няньки с детьми, студенты из университета, расположенного напротив, мелкие купчики и приказчики из множества складов, лавок и магазинов возле Красной площади, чиновники казенных присутствий, девицы, ищущие кавалеров, прохаживались по дорожкам и отдыхали на скамейках, щедро расставленных у цветочных клумб.
— Знаешь, что я надумал? — неожиданно нарушил молчание Анатолий.
— Что?
— Наше внешнее сходство надо использовать в каком-нибудь номере. Можно сделать занимательный трюк.
— Согласен… — откликнулся Владимир. — Но все же мы очень различны.
— Не спорю…
Разговор погас. Братья встали из-за стола, вышли из ресторана, равнодушно, словно чужие, попрощались и каждый направился в свою сторону.
В своих мемуарах Анатолий Леонидович Дуров не удержался, чтобы не приписать себе идею применить дрессированных животных и птиц для клоунских антре. «Мои дрессированные животные имели большой успех и породили массу подражателей, — без лишней скромности писал мемуарист. — Почти все циркисты обзавелись какими-либо зверьками и стали их приготовлять к артистическому поприщу, однако моих они не перещеголяли, и я во все время службы в Москве первенствовал со своими маленькими помощниками.
Мой способ дрессировки никому не был известен, вследствие чего мои конкуренты не могли достигнуть того внимания публики, коим я пользовался. Они вызывали послушание животных хлыстом или того хуже — голодом, я же, наоборот, терпением и лаской… Мои животные постоянно веселы и слушаются меня без малейших угроз, тогда как конкуренты во время представления не выпускают кнута из рук и до такой степени запугивают своих зверят, что те работают, трясясь от страха, и так жалобно поглядывают на своих учителей, что возбуждают в публике понятное сострадание. Я не знаю, зачем мои коллеги прибегают к подобным крутым мерам, когда с маленькими друзьями человечества можно справиться одним терпением».