Братья и сестры в Реестре
Шрифт:
Но сторонних наблюдателей здесь не было. Только деятели. И очень нервные, которым не до потенциальных проблем возбуждённого старикашки.
Квартет, временно превратившийся в трио, лупил по вёрткому и явно знавшему толк в уличных боестолкновениях противнику. При этом музыканты очень старались не попасть по всеобщей любимице, которая снова бежала по направлению к Тату. Вот один из врагов успешной перебежкой занял позицию поближе к беглянке. Вот вскинул винтовку.
— Только успей, девочка, — шептал Ник, перезаряжая гитару. — Только успей.
По простреливаемой
Соня успела под неестественным углом свернуть по дуге за дом.
Трио понадобились две секунды, чтобы присоединиться к ней.
Всклокоченный особист бежал за бойцами, которые семенили пригнувшись, и орал, надсаживая горло:
— Это рябые! Я узнал девку! Она чистая, наверное, приманка! Это те музыканты! «Квартет Ё», чтоб их. Хватайте! Если упустите, всех уволю с волчьим билетом, даже кому не начальник. Изгоню из города! Повешу!
Оставшийся в арьергарде командир что-то орал в рацию.
У браслетов Коротышка остановился, цапнул и аккуратно положил в карман.
Тётя Мотя огрызается
— Чёрт, надо же было так подставиться, — рычал Тат, — Облажались по полной программе!
— Надо осознаваться, — кричал на бегу Ник. — «Негрустин» есть у всех, я проверял.
— Да, нас могут взять в клещи... Вертолеты поднять… Засаду на вокзале организовать… Но оставить этим мудакам тётю Мотю? Ни за что. Идём на прорыв. И потом Ник, ты не гип. Именно поэтому мы, кроме крайних случаев, никогда не осознаёмся.
— Тат, я прыгал уже одиннадцать раз. Кроме шрамов и бородавок — никаких последствий. Дрёма меня любит.
— Как любит, так и разлюбит. А еще у тебя с некоторых пор только одна почка, забыл?
— Так и одной хватает!
— Инвалиды и хроники мне в группе не нужны. Прорываемся к Моте! Точка.
Счастье, что вокзал от места перестрелки оказался недалеко — в нескольких километрах, которые группа преодолела немыслимо резвым марш-броском. У вокзала их ждали, но, похоже, значительных сил согнать не успели — направив только тех, кто оказался поблизости.
Да, квартет выбился из сил, но в музыкантах бурлила горячка боя, и они прямо на бегу, свирепо, как берсеркеры, расстреляли семерых солдатиков, не ожидавших такого напора и ярости.
Те так и попадали, где стояли. На на ни в чём не виноватых противников обернулась только Соня, и губы её были сжаты.
А вот Вик не обернулся, но мёртвые и раненые всё равно смогли до него дотянуться. Басист поскользнулся в луже крови и чуть не упал, прочертив подошвой длинную багровую линию на асфальте. И вот тогда Вик заметил скрюченного солдатика, который, наверное, совсем недавно познакомился с бритвой и вряд ли ещё с женщиной. Он лежал на мостовой, прижав руку к правому боку, но сквозь пальцы всё равно сочилось красное. Камуфляжная кепка отлетела в сторону и напоминала шапку для пожертвований. Он дышал мелко-мелко, и на губах вспухали кровавые пузыри.
Вика продрало холодом до костей, поэтому он поспешил за друзьями, по пути яростно шаркая по асфальту, чтобы оттереть подошвы от крови, которую, вполне возможно, пустил солдатику сам.
Четвёрка перемахнула через вертушку КПП перед вокзалом, протаранила плечами тяжеленные створки вокзальных дверей и пыхтя, как носороги вывалилась на перрон. Слава богу, никого не потеряли!
Мотриса скучала на том же месте. Конечно, её наверняка отгоняли, чтобы открыть путь транзитным составам. Но требование «звёзд», пусть и проведённое в качестве каприза, было категоричным — к 20:00 подать поезд на первый путь и держать вплоть до появления артистов.
Из-за лобового стекла музыкантам махал рукой то ли Биба, то ли Боба (два долболоба, как любил иногда шутить Татаритумба, который не переносил мата и не позволял ругаться друзьям).
Тат изобразил жест, будто разводил створки лифта, и электрические двери открылись. Пшикнула взвесь антисептика, обрабатывая визитёров.
Тат ломанулся в кабину. Он не любил управлять мотрисой, предпочитая наслаждаться видами из окон за стаканчиком чая, но в критические моменты всегда брал управление на себя. Артисты ринулись за ним.
Испуганный Боба (или Биба), напротив, из кабины выветрился.
Тат уселся на кресло машиниста и нажал несколько кнопок. Загудели мощные электромоторы. Фронтмен взял в руку переговорное устройство:
— Диспетчер вокзала. Это мотриса артистов, «Квартет Ё». Первый путь. Повторяю. Это мотриса артистов, «Квартет Ё». Первый путь. Обеспечьте нам зелёный коридор. Мы отправляемся в ОктоМоскву.
Ответом ему было молчание.
— Что делать? Что делать? — частил возбуждённый Дэн. — На электрическом ходу драпать не вариант, гермозатвор в шлюзе опустят, и привет — бери тёпленькими. А оставаться нам тут ох как нельзя, всё разом припомнят. Троих грохнут, а на четвёртого аркан наденут — и привет вечное рабство.
— Дизель, только дизель! — отозвался Ник, которому рабство не грозило, поэтому перед ним с жуткой неотвратимостью вставал второй вариант, — И уходить через пролом имени Мурьеты. Лишь бы у них тут танков не оказалось.
Соня промолчала. Ей было всё равно. Она пыталась бинтом из походной аптечки забинтовать повреждённую ладонь. Одной рукой перематывать рану было жутко неудобно, но внимание мужчин было сосредоточено на Жизненно Важном Выборе.
Тат ещё раз безуспешно вызвал диспетчера. Посмотрел на Ника и Дэна и кивнул. А потом просто двинул рычаг-кочергу, инородный в модерновой прилизанной кабине.
Если бы в данный момент у этой истории оказался сторонний наблюдатель, он бы увидел, как ажурные токосъемники мотрисы пошли вниз, прочь от контактного провода.
Потом случилось странное — поезд зазвенел-запыхтел своими стальными внутренностями и поднялся на выехавшем из брюха шасси: по могучей стальной раме на вагон внутри периметра колесных пар.
К раме на рессорах крепились пухлые колеса, обутые в злой протектор, как бы не от легендарной «шишиги».
На эти вездеходные катки мотрисса и встала, а родные колёсные пары повисли как бутафория.