Братья и сестры в Реестре
Шрифт:
Вместо поисков сестры Олег выполнял дурацкие поручения во спасение совершенно ему не нужного мира. Пусть хоть в ад провалится, лишь бы вернулась Алина! Пусть миллионы, да хоть миллиарды умрут в муках! Я хочу снова посмотреть в её бездонные глаза.
Олег посмотрел в экран своего телефона. Сестра, стоявшая под габаритным пальмовым лицом осуждающе нахмурилась.
Он уже заметил, что она реагирует на его поступки, хорошие и плохие — то меняя позу, то жест, то мимику. Они общались, разделённые непонятно какими измерениями и расстояниями.
Но он так
Чтобы обнять её!
Почти физическая боль накатила на мужчину в ярком и облегающем велосипедном костюме, и он сполз по стене ближайшего дома. Красавец-«Росинант» рухнул рядом.
Олег беззвучно рыдал, закрыв ладонями лицо.
О своей безвременно и бессмысленно испорченной жизни. Испорченной внешней неодолимой силой. Думал о сестре. О будущем. И даже о родителях, о которых вспоминал, правду сказать, крайне редко.
Даже о местных, которые могут обниматься и ласкать друг друга, не думая о дурацких ограничениях.
Но Олег не знал здешних реалий, а потому не мог понять одной простой вещи. Эти люди провели взаперти, в замкнутом пространстве пятнадцати квадратных километров уже почти десять лет. И практически каждый из них, кроме блудных внешек, контрабандистов и прочих авантюристов из городского дна, не мог покинуть полис.
Они вынужденно примерили на себя условия пожизненного заключения — без права на амнистию и на условно-досрочное освобождение. Ситуация с вирусом застыла в неустойчивом равновесии — зараза не губит полис, а его жители не кажут носа наружу.
Только так.
И всё говорило о том (несмотря на бодрый тон прессы и политиков), что такой расклад останется неизменным.
Многие из жителей были уверены, что навсегда.
«Сонная лощина»
Воронежполис-2049, 8 сентября
Полтора часа спустя.
Они сидели в странном заведении под названием «Сонная лощина»: Олег и незнакомка с античным лицом, рыжими волосами и рябой щекой. Та самая, которую он спас в предыдущем осознании, когда отвлек от неё внимание собственных конвоиров. Но памятуя, что событие это хоть и уже случилось с ним, незнакомке ещё только предстоит, Олег Каспер промолчал.
Эта женщина обнаружила его на улице — потерянного и абсолютно несчастного. Успокоила как могла и привела сюда. Оказывается, её зовут Елена Гутенберг. После внезапной истерики Олегу стало получше — выплакал горе. На время.
Странная женщина, которая постоянно оказывается рядом, и осознанный сновидец. Интересная парочка.
Ощущение, что его окружает сон, только усилилось.
Голодный Олег пожирал изящно сервированное что-то. Оно отличалось приятным вкусом — мужчину хватило только на то, чтобы это осознать. Настолько был голоден, что разбираться, как называется блюдо и из чего приготовлено, не стал. Елена сидела напротив за бокалом мартини — с обязательной парой оливок в прозрачной жидкости.
В руках у неё дымилась длинная дамская сигарета, запах которой приятно щекотал ноздри некурящего Олега.
— Итак, ты гип, — сказала Елена хрипловатым голосом, — Временной попрыгунчик.
— Ну да. Ложусь спать и вижу сны, в которых могу действовать и влиять на сюжет.
— Э, нет. Так было раньше.
— Что? Слушай, я напрочь запутался.
— А всё просто. Ты засыпаешь в одном времени и месте, а просыпаешься — в другом. По собственному выбору. Вот и всё. И это по-настоящему.
Олег вспомнил, что говорила Янка: я пришла, а вас нет. Где он был той ночью? На Муне или уже в Воронежполисе?
— Чёрт, бред какой-то.
— Может и бред. Реальность она вообще такая — бредовая. Так что не надо держаться за привычные рамки. Отпусти уже её. Пусть сходит с ума как хочет.
— Твоя щека. Извини. Эти оспины. Значит, ты тоже гип?
— Отъявленный. Пробы ставить негде.
Елена помолчала, жуя губу:
— Я хочу, чтобы ты знал. На самом деле мне почти шестьдесят. И моё время — две тысячи семьдесят девятый год.
Олег от удивления разинул рот и не нашёл ничего более разумного, чтобы замаскировать собственный просчёт, — чем кинуть в разинутую пасть, прямо рукой, очередной кусочек своего неизвестного блюда.
А потом вспомнил про рыжую шестилетку из двадцать пятого, которая сначала встретилась ему на детской горке в собственном дворе, а позже следила за ним и по-взрослому беседовала с вирусологом Волконским.
Но спрашивать или уточнять у Елены Гутенберг Олег Каспер ничего не стал. Может, это и не она была.
Интерьер «Сонной лощины» был попсово мистический. Круглые окна. Мрачное и искусственно состаренное покрытие стен, по которым метались голографические ужасы. Ниже взгляд упирался в дубовые книжные шкафы разной высоты, в недрах которых виднелись разноцветные фолианты и порой сияли уютные торшеры. На шкафах, как на полках, теснился реквизит: от картин и канделябров, до каких-то свитков, камер-обскур и статуэток.
Каждый столик был отделен от соседних перилами, словно на кладбище. По правую сторону располагались кабинеты. Зал озаряли медные люстры и бра, привинченные медными болтами к колоннам из квадратного бруса. Кроме Олега и Елены в заведении было всего с десяток посетителей. Они предавались учтивой беседе.
— Подожди, — Олег покосился по сторонам, — Это всё гипы?
— Помилуй Ре. В лучшие дни больше четырёх вместе не встретить. Мало нас. Исчезающе мало. А вот эти, — она обвела зал взглядом, — Пресыщенные богатеи. Хотят прикоснуться к экзотике. Знал бы ты, как владелец заведения их люто доит за право откушать, сидя за тринадцатым столиком и глазея на нас. Старый лис. Зато на подкорке отпечатывается — гипов властям сдавать нельзя.
— Умно.
На подиуме у стены располагалась барная стойка из тёмного дерева — с натуральным пулемётом «Максим» по правому краю. За стойкой стоял вихрастый чернявый бармен, одетый в чёрный камзол с золотыми пуговицами. Он не протирал пустые бокалы. Нет, бармен с бандитским видом точил оселком кривую саблю и что-то насвистывал.