Братья Ждер
Шрифт:
— Ты меня знаешь? — удивился боярин.
— Впервые стою перед твоей милостью. Но я готов служить тебе, боярин, если у тебя есть приказ поважнее того, что я получил вчера.
— Приказ есть, — сказал постельничий Штефан, разглядывая Ионуца. — Но позволь мне прежде засвидетельствовать свое почтение великому конюшему Маноле и выразить радость, что вижу его в добром здравии. Мы с конюшим Симионом уже более часа ждем, но еще ранее, чем его милость великий конюший изволил прибыть сюда, до нас донеслась весть снизу, из долины, о том, что он заставил некоего искусного лекаря размять ему спину. Право, ты, боярин, сделал доброе дело, — ведь настает время, когда требуется, чтобы и старые сабли стали рядом с молодыми для христовой войны.
Довольный и сияющий, конюший Маноле позволил обнять себя; ему было приятно сознавать, что имя его пользуется столь громкой славой — ведь даже боярин, прибывший издалека, знает о нем. Конюший сразу понял, что боярин прибыл из чужих краев, ибо одет он был совсем не так, как одевались молдавские и валашские бояре. На ногах высокие юфтевые сапоги с раструбами из оленьей кожи. Короткий кожаный кафтан, а под ним угадывается тонкая кольчуга. На шее — золотой крест на цепочке.
«Но как случилось, что Ионуц, этот чертенок, который и живет-то на свете без году неделю, мальчишка, не знавший и впервые увидевший чужестранца Мештера, назвал его по имени? Не кроется ли тут какое-то волшебство? Не будь он мне родным сыном, я бы опасался его».
— Не надо так удивляться, великий конюший, — продолжал меж тем незнакомец. — Я действительно Штефан Мештер, в прошлом боярин Раду-водэ. Сейчас я служу в Молдове. И за то время, пока я находился при княжеском дворе в Сучаве, я успел кое-что узнать о некоторых достойных мужах вашей страны.
Ионуц Ждер подошел к Симиону — сообщить о том, что старик отец захватил с собою все свои снадобья и инструменты и что, по мнению конюшего, Визиру следует пустить целую кварту крови. Весною иногда в этом нуждаются жеребцы. Затем надо напить коня отваром из ромашки с медом.
Симион коротко ответил:
— Ладно.
Потом Ионуц подошел к Марушке и стал шептать ей на ухо, что конюшиха Илисафта ужасно скучает по ней, непременно желает видеть ее, и ежели боярыня Марушка не может спуститься к ней в долину, то тогда придется боярыне подняться в гору.
— Ой, Ионуц, — метнула на него взгляд Марушка, — как могла подумать матушка, что я не стремлюсь повидаться с нею? Я бы замешкалась только в том случае, если бы постельничий Штефан приехал усталым и голодным, но его милость хочется отправиться в путь немедля. И я уже распорядилась, чтобы Георге Ботезату все для тебя приготовил.
Так, в суматохе и спешке, и совершился отъезд Ионуца из Тимиша. А в это же время внизу, в усадьбе, бобы указывали боярыне Илисафте, что Ионуцу предстоит дальняя дорога, и в ней ждут его опасности.
— Друже, — обратился к Ионуцу Штефан Мештер, задержав его у крыльца, — мне известно, что ты получил от преосвященного Амфилохие повеление явиться в господарев стан у Васлуя. Гонцы едва успели выехать, а я как раз прибыл в Васлуй с грамотой от моих повелительниц. Тогда князь Штефан, посоветовавшись с отцом Амфилохие, вручил мне приказ и грамоту, чтобы я привез тебя в Сучаву для службы княгиням Басараб. Лишь после этого нам с тобой велено вместе отправиться в стан господаря.
Ждер откинул со лба непокорную прядь волос и левой рукой взял господареву грамоту. Он узнал княжескую печать и, наклонившись, поцеловал ее.
— Я научился чтению и письму в монастыре Нямцу, — сказал он, — и вижу, что ты, боярин, в точности передал приказ, изложенный в грамоте. Сейчас я в одно мгновение оседлаю коня, а потом по дороге мы ненадолго заедем к боярыне Илисафте, чтобы поцеловать ей руку и положить в походную сумку испеченные ею подорожники, — они пригодятся нам с тобой.
ГЛАВА III
В которой рассказывается о том, что представлял собою его милость постельничий Штефан Мештер
Второй всадник, о котором говорил Ионуц, рассматривая следы подков по дороге к конюшням, был слуга Штефана Мештера, коренастый, низкорослый и смуглый человек с очень густыми бровями. Он стоял в стороне с двумя оседланными конями гнедой масти, на одном из которых была дорогая сбруя; казалось, человек этот как будто ни на кого и ни на что не смотрел. На самом же деле он пристально следил за всем вокруг, и никто не ускользал от его взгляда. Ионуц Ждер вскоре заметил, что, увидев татарина Георге Ботезату, слуга постельничего Штефана так и впился в него глазами. Но татарин казался вполне равнодушным к этому.
Ждер узнал у боярина, что слуга его родом из Албании и зовут его Григоре Дода. Постельничий держал его при себе уже тринадцать лет; в свое время он нашел его в одном из портов Далмации и спас от гибели, ибо венецианские синьоры готовились вздернуть его на виселицу за некоторые далеко не похвальные дела.
Об этом случае постельничий рассказал перед самым отъездом, перед тем, как выпить по стакану вина, поднесенному им боярыней Марушкой, когда они уже собирались сойти с крыльца и сесть на коней.
Постельничий спросил:
— Ты даешь вино своему слуге?
— Перед дорогой никогда, — ответил Ждер.
— Правильно делаешь, — одобрил боярин. — Я тоже не даю вина своему слуге, но два раза в год он пьет сколько ему заблагорассудится. Из-за этого зелья и приключилась с ним однажды беда в Котаре. Он спустился с гор к лиману: его одолевала жажда, и он давно не видел людей. Вот тогда-то ему и захотелось выпить как следует. Он отправился на окраину города в кабачок, стоявший у берега моря, выпить сладкого черного вина. Он заказал самое сладкое, самое крепкое вино. В поясе у него было немного серебряной мелочи, и на все деньги он купил вина. Он выпил, ему понравилось, но показалось мало. Тогда он вышел на улицу к своему коню, велев и кабатчику выйти посмотреть на его товар — горную лошадку и мехи с брынзой. «Сколько денег можно получить за лошадку и за мехи?» — спросил Григоре Дода. «Один веницейский золотой и еще четверть золотого», — отвечал кабатчик. «А сколько черного вина, которое я пил, можешь ты дать мне за один веницейский золотой и еще за четверть золотого?» — «Я дам тебе столько вина, сколько ты сможешь выпить до полуночи», — ответил кабатчик. Тогда Григоре Дода отдал ему свой товар, разулся, расстегнул ворот, засучил рукава и принялся утолять жгучую свою жажду. Когда же глаза у него налились кровью, он стал злобно озираться по сторонам. В кабаке было еще много народу. Григоре Дода спросил, есть ли среди них кто-либо сильнее и главнее его. В ответ услышал смех и рассвирепел. Разгрыз зубами глиняную кружку, из которой пил, грозно насупился, опустил, как бык, голову и бросился на людей. Началось побоище. Полетели разбитые, исковерканные стулья, столы и горшки. Это бы еще полбеды, если бы не переломанные руки и ноги да разбитые головы. Когда появилась стража, Григоре Дода кинулся и на нее. Буяна скрутили и, чтобы охладить его пыл, бросили в сырой каземат под крепостной башней. Когда он пришел в себя, судья объяснил ему, что он натворил, сколько переломал костей, сколько причинил убытка. «Если у тебя нет денег, — сказал далее судья, — придется тебе расплатится собственной жизнью». Вот тогда-то, будучи на отдыхе в Котаре, я и вмешался.
— Если синьория позволит мне выкупить его, я готов это сделать, — сказал я, — но прежде мне нужно поговорить с ним.
— Хорошо, — ответили мне, — ведь, вздернув этого драчуна на сук, мы ничего не выигрываем. Добавьте синьории сверх пени за причиненный ущерб три золотых — и раб будет ваш; только в течение двух дней он должен покинуть владения Венеции.
— Сначала мне нужно поговорить с ним. Я прошу четверть часа.
— Мы даем целый час.