Братья Ждер
Шрифт:
Конюший Ждер подъехал к постельничему.
— Честной постельничий, нужно торопиться. Господарь ожидает, что мы прибудем до захода солнца.
— Что ж, пришпорим коней, — согласился постельничий Штефан. — Да будет тебе известно, конюший Ону, что эти веницейские бояре и римский поп держатся в седлах не хуже твоих рэзешей.
— Позволь усомниться и не поверить этому, честной постельничий, — горделиво ответил Ждер.
— А ты поверь, конюший. Что тебе еще сказали эти два всадника?
— Сказали, что несколько брэилян показались близ крепости Крэчуна. Я думаю, что лучше было бы мне быть там, нежели с этими папистами.
— Если господарь послал нас сопровождать их, то он все обдумал. Ни нам, ни этим чужестранцам намерения князя неизвестны, но мы обязаны исполнить его волю. Пойми, конюший Ону, что наш век еще не достаточно ценит князя Штефана-водэ. И ведай еще: когда мгла рассеялась над горой Чахлэу, я увидел над нею знамение победы. Наверное, многие жители этого края увидели сие чудо; некоторые, конечно, догадались, что это значит, и возрадовались.
Ждеру стало не по себе от этих слов, затем его взгляд посветлел, и предводитель рэзешей постарался, чтобы добрая весть, которую услышал он от постельничего, разнеслась по всему отряду. Когда рэзеши пустили вскачь своих коней, торопясь поскорее доставить послов в княжеский стан, лица у них сияли, и казалось, все окрест повеселело.
Преподобный отец Джеронимо де ла Ровере увидел большую отару овец, пасущихся близ какого-то села; вся поклажа пастухов была снята с ослов. Жители села плясали за околицей хору, чтобы повеселить пастухов. Старые гуртоправы в длинных, до пят, косматых бурках, опершись на посох, глядели на молодежь. Два молодых чабана сбросили наземь тяжелые бурки и направились к местным парням. Оба были высокие, стройные. Итальянцы увидели, что у них длинные распущенные волосы.
— Когда чабаны пасут овец, — объяснял постельничий Штефан, — они подбирают волосы под шапки. А в праздники, когда молодежь, как нынче, пляшет хору, парни их распускают, и длинные, до пояса, волнистые волосы их развеваются на ветру.
У одного юноши волосы были светлые, у другого — иссиня-черные. И в задорном танце, который они плясали вместе с сельскими парнями под звуки волынок, было что-то крылатое и вместе с тем дикое. Отцу Джеронимо вдруг показалось, что перед ним край счастливых и веселых людей.
— Нет, это заблуждение, — сказал ему постельничий. — Верно, что хора никогда не стареет и гонит прочь печаль. Но за мимолетными радостями — все та же грозная тревога, о которой говорит старый поэт.
— В самом деле, все это уж не кажется мне очень веселым, — признался доминиканец, и глаза его погрустнели.
Когда они проезжали через село меж побеленных домишек, они увидели другую толпу, сгрудившуюся возле деревянной церквушки. Это были похороны. Негромкий звон колокола замирал, не достигнув ближайшей дубовой рощицы; покойника везли в открытом гробу на телеге, запряженной двумя сивыми волами; по сторонам шли родственники — мужчины с непокрытыми головами, женщины в черных платках. Возглавлял погребальное шествие священник в облачении; две старушки время от времени растягивали льняные полотнища, дабы покойник мог перейти по ним в вечность, в мир теней. Другие женщины жалобно причитали, следуя за гробом. Отряд рэзешей остановился, почтительно пропуская незнакомца, который отправлялся в другой, более счастливый мир. А плакальщицы все причитали, разделяя, скорбь родственников.
Отец-доминиканец с непокрытой головой смотрел и слушал, застыв в оцепенении.
— Я увидел обряд, который считал исчезнувшим, — сказал он постельничему. — Подобные причитания, казалось мне, сохранились лишь в недоступных горах Сардинии.
— Существует сей обряд и у нас в Васлуе — в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, — грустно улыбнулся доминиканцу постельничий.
ГЛАВА XIV
В которой рассказывается о том, что говорят послы. В конце ее мы снова встречаемся с Храна-беком
Двадцать второго числа ноября месяца доминиканец Джеронимо де ла Ровере посылал первое уведомление папе Сиксту о своем пребывании в Молдавском княжестве при дворе Штефана-водэ.
«Святой отец и повелитель, — писал доминиканец, — сей двор находится в убогом городке под названием Васлуй. Стольный город князя — Сучава, на севере страны. Там пребывает княгиня, там же — в сильно укрепленной, с большим гарнизоном крепости, подобной нашим, — хранится и казна. Предвидя войну с султаном Мехметом, князь Штефан-водэ устроил свой военный стан в местности, где условия природы создают возможность хорошей защиты от любого нападения. Увидев это, понял я, что сей князь, кроме прочих достоинств, обладает даром стратега — явление весьма редкое среди коронованных особ. Один из моих здешних друзей, муж выдающийся, получивший в свое время образование в Венеции (будем называть его синьором постельничим), сказал мне как-то вечером, когда речь зашла о королевских коронах, что носители их должны блистать не столько драгоценными каменьями, сколько духовным блеском.
В первый раз князь появился передо мной во всей пышности, присущей восточному двору, — таков уж здесь церемониал встречи послов. Он был облачен в византийские парчовые одежды с золотыми украшениями, а его спэтар боярин Михаил Врынчану нес корону, булаву и меч; вокруг князя теснились бояре в тяжелых длинных одеяниях. Сей обычай молдаване переняли у болгарских и сербских княжеских дворов вместе с языком их церковной службы и государственных грамот; и те и другие пытаются подражать Византии; но за пышным торжественным обычаем узрел я мужа, на которого господь соблаговолил ниспослать свою милость.
У дворца стоял небольшой отряд воинов в кольчугах и с копьями. Неподалеку разбит большой стан, в шатрах и деревянных постройках коего блюдется строгий порядок. Синьор Ону, начальник конной дружины, сопровождавшей нас в пути, остановил своих всадников, и тогда все рэзеши — так зовутся эти всадники — разом сняли шапки и положили их меж конских ушей.
— Будь здрав, пресветлый князь, — сказал синьор Ону, — я привез послов.
Насколько я понял синьора постельничего, эти слова не предусматривались этикетом. Но князь улыбнулся. Выправкой своих людей он был доволен. Рэзеши расступились влево и вправо, образовав проход; князь сделал два шага по направлению к нам, мы тотчас спешились и с поклоном поспешили навстречу ему. Когда мы подняли глаза, то заметили, как внимательно господарь рассматривает нас. Не знаю почему, но на мне его взгляд задержался особенно долго. Я был смущен и даже несколько взволнован.
— Добро пожаловать, высокие гости, к нашему двору, в страну родителей моих… — произнес его светлость.
Синьор постельничий предупредил меня, что князь говорит по-итальянски. И все же я чувствовал и удовольствие и удивление. Я пытался проникнуть в смысл слов: «В страну родителей моих…»
Дозволь признаться, святой отец и повелитель, что, попав в эти далекие места, я не единожды ловил себя на мысли о том, будто нахожусь в краю загадочном и среди людей, которых не могу понять. Религия этой страны греческая, но в обрядах есть что-то свое, особенное. Язык, на котором говорят и дворяне и простолюдины, весьма отличен от древнеславянского, государственного языка, подобно тому как и у нас на Западе язык черни — одно, а наша книжная латынь — совершенно иное. Как-то бессознательно я заметил созвучие здешнего языка с итальянскими диалектами. Я отчетливо слышал даже сардинские и испанские слова. Много загадочных вещей обнаружил я здесь и в поведении людей, и в том, как они относятся к жизни и к смерти. И вместе с тем, находясь далеко, на границе цивилизованного мира, я не чувствовал себя чужеземцем. Несомненно, это лишь иллюзия, следствие моей любви к поэзии, и я обязан в этом признаться моему владыке и отцу моему.