Братья Ждер
Шрифт:
— Только у меня и делов, что слушать твои сны! Я еду за мальчиком.
— Погоди, боярин, дай принести тебе все, что потребно, достать новые одежды. Не ехать же тебе в таком виде, чтобы все женщины говорили, что у тебя супруга нерадивая. И саблю не забудь, ту самую, что спасала тебя от стольких бед.
— Теперь у меня другая, новая.
— А я думаю, бери лучше старую. Да погоди, подумаем вместе, как быть. Что ты так спешишь, будто ветром тебя уносит? Вот уж тридцать пять лет, как я тебе добрая советница.
— Как неправда? Ты ведь все заранее знала, тебе во сне все привиделось. Раньше надо было говорить. А теперь не время. Если задержусь, турки зарежут его на той стороне.
— Какие турки? На какой стороне?
— Турки в чалмах и с ятаганами, боярыня Илисафта. За Килийской крепостью, на островах и плавнях дунайских.
— Батюшки светы! А далеко это?
— Пять дней пути.
— Так ты же, мой батюшка, побывал уже в той стороне. Оттого и торопишься… Ох, конюший, не взыщи с горемычной женщины за такие слова.
Конюший Маноле сбрасывал с себя в это время старое одеяние и натягивал чистое. Вдруг, полуодетый, выскочил на крыльцо и крикнул слугам, чтоб готовились в путь. Затем вернулся в горницу и тут же снова кинулся на крыльцо и приказал ключнику, чтобы тот уложил в седельные сумки съестные припасы.
— И кто бы мог подумать! — жаловалась конюшиха, обливая слезами заботливо подобранную новую одежду. — Кто бы мог подумать, что ребенок способен на такие дела!
— Ага! А кто же рассказывал ему сказки про добрых молодцев? Вот он и отправился за своей царевной…
— Хоть бы привез ее наконец! Одной заботой меньше.
— Да ты что, матушка моя? Туркинь тут только не хватало! Лишь бы догнать его, пока он не переправился на ту сторону… Я все-таки думаю, что Ботезату задержит его в пути…
— Вот-вот! Вот оно! Иначе и быть не могло, — с горячностью доказывала конюшиха Илисафта. — Татарин виноват. Это он увел его.
Среди ее вздохов и стенаний спокойно вошел Симион.
— Маманя, — проговорил он, — я пришел поцеловать у тебя руку и испросить благословения в дальнюю дорогу.
Конюшиха смахнула пальцем слезы с глаз, чтобы лучше разглядеть вошедшего. Тяжко вздохнув, она поборола свою печаль и постаралась успокоиться. Изменившимся голосом спросила:
— И ты едешь?
— Еду, — ответил Симион. — Папаня должен сей же час отправиться ко двору и незамедлительно добиться доступа к государю. Я немного задержусь и загляну к брату Кристе, чтобы и его подготовить. Затем заеду в монастырь за советом и благословением к отцу Никодиму. Мы с ним еще раз попросим друг у друга прощения, а то неизвестно, увидимся ли мы еще до Судного дня. А уж потом догоню отца в Сучаве и вместе поскачем вниз, к Дунаю.
Конюшиха слушала его, холодея от ужаса, и все же радуясь каждый раз, когда в беседе двух конюших звучали ласковые слова, которыми они давно уже не обменивались.
— Говорил же я тебе, матушка, торопись, — промолвил старый Ждер. — Сама слышала небось, сколько у нас дел.
Конюшиха поцеловала второго конюшего в лоб и благословила его.
— Я сейчас же еду, Симион, — проговорил старик Маноле. Он стоял, выпрямившись во весь рост, при оружии — сабле и кинжале. — А ты переходи Молдову и скачи к казначею. Жду вас в стольном граде.
Второй конюший вышел.
Боярыня Илисафта подошла к своему господину и поцеловала у него руку. Он же, обняв ее за плечи, поцеловал в оба глаза, как сделал это Маленький Ждер, когда коварно притворился спящим.
Конюшиха осталась одна. Она шагнула к иконе божьей матери, где теплилась лампада, и зашептала слова молитвы о ниспослании помощи и удачи отъезжавшим и далекий и опасный путь.
Симион Ждер пустился со своим служителем к Молдове-реке. Обойдя паром, переправился вброд. У крыльца казначейского дома стоял оседланный конь. Стало быть, боярин у себя. Он и в самом деле был дома и, как всегда, не мог определить час выезда, И еще он никак не мог найти нужные ему вещи. Боярыня Кандакия легко находила их на столе казначея и поочередно подавала ему.
— Вот золотая цепь и пряжки из голубой эмали, — говорила она.
— Знаешь, Кандакия, — объяснял ей казначей, — пригожему и статному мужу всегда к лицу золотая цепь; но голубая эмаль особенно идет к красному поясу. А мне сегодня хотелось бы надеть голубой.
— Конечно, можно было бы и голубой, — отвечала Кандакия, — только где он, этот пояс? Вот уж полтора года, как твой брат Дэмиан обещал его прислать, и до сих пор о нем ни слуху ни духу.
— Что же мне делать без голубого пояса?
— Сиди и жди, пока не пришлет его Дэмиан.
— Как так сиди, когда у меня столько дел, что голова кругом идет.
— Ох, и долго же ты возишься, прежде чем сдвинуться с места, — добродушно заметила боярыня Кандакия. — Конечно, молодой жене нравится, когда муж не спешит расстаться с нею. По мне, такому видному мужчине все к лицу. Я бы советовала тебе надеть вчерашний наряд, пусть дивятся и страшатся все, кто тебя увидит. Не забудь про шпоры. Сейчас настанет срок, и цыган снова насыплет коню овса.
— Посмотри на меня, Кандакия.
— Смотрю. Ну, посмотрела. Идет тебе.
— Да я не к тому, а чтобы увидеть твои глаза. Из-за этих глаз и ленюсь я по утрам.
— Знаю, казначей Кристя. Через две недели исполнится два года со дня нашей свадьбы. А потом начнешь поторапливаться.
— Не думаю, душа моя, Кандакия. Слышал я однажды от моего брата Никодима сказку о молодости без старости и о красоте, не знающей увядания. Это не пустые слова, а божий дар.