Братья Ждер

Садовяну Михаил

Встав с постели, он пошарил под окладом иконы и при свете лампады нашел свое сокровище. Осталось придумать, как уговорить Татару. Ботезату бесценный человек, да вот беда — соображает туго. И нрав у него крутой: упрется так, словно сто дьяволов засело в нем.

Если не сладить с татарином — все может рухнуть. Ботезату не даст ему уехать из Тимиша, позовет на помощь и старого и молодого конюшего.

Но если суждено ему совершить задуманное, то и татарин, по милости всевышнего, покорится.

Когда конюшиха Илисафта явилась со своей рабыней Кирой в каморку Ионуца, чтобы поворожить над ним и подложить сонных трав под подушку, юноша спал глубоким сном. Огонек лампады освещал его спокойное лицо.

Конюшиха постояла у его изголовья, шепча слова наговора и поплевывая по сторонам,

чтобы отогнать духов. Затем осенила его лоб крестным знамением.

Вдруг Ионуц открыл глаза, улыбнулся и, обхватив мать за шею, притянул к себе и поцеловал в глаза. Не успела конюшиха вскрикнуть от удовольствия и спросить, что случилось, хорошо ли ему, как он тут же сомкнул веки и погрузился в сон.

— Смилостивилась над нами пречистая дева, — шепнула ключнице боярыня Илисафта.

Смиренно поклонившись лику божьей матери, с застывшей улыбкой смотревшей на нее с иконы, конюшиха еще раз оглядела спящего и довольная вышла. Как только в ее покоях воцарилась тишина, Ионуц Черный вышел из своей боковушки и направился к задним сараям искать татарина. Он знал, что Ботезату спал в клетушке на чердаке под самой крышей, рядом с людской. Оттуда можно было высовывать голову наружу и глядеть на звезды. Ждер обошел вокруг строения. Отыскав тонкую жердь, он стал нащупывать ею на сене постель татарина. Наконец тот завозился.

— Кто там? — пробормотал он.

— Выходи, Георге, — позвал Ионуц, — Погляди, какой иней.

— Ага, это твоя милость?

— Я.

— Разумные люди в этот час спят.

— Знаю. Спустись и послушай неразумных.

Татарин ничего не ответил. Высунув всклокоченную голову, он внимательно оглядел своего господина, в голосе которого послышалось ему что-то необычное. Подавив зевоту, он приподнялся на своем ложе, отбросил сермягу и, поправив исподнее, спустился на землю.

Ионуц повел его в сад, к беседке. Там, рассудил он, самое удобное место для разговора: никто не может незаметно подкрасться к ним.

— Садись, Ботезату, — велел он слуге. — Я тоже сяду рядом. Надо поговорить. Только раньше поклянись, что никому не откроешься, что бы ты не услышал. Перекрестись. Поклянись своей душой и моей жизнью.

Татару таращил глаза, да так и застыл с открытым ртом. Потом произнес клятву, запинаясь от великого смятения, смутно понимая, что Ионуц затевает какое-то опасное дело.

— Мне нужно непременно уехать из Тимиша, — сдержанно продолжал Ионуц. — Узнал я, что княжна Наста жива и продана в рабство турецкому служителю по имени Сулейман-бей на Дунае. Если не поеду и не вызволю ее, — я больше не достоин жизни.

Татарин потупился. Ему казалось, что, прислушавшись внимательнее к спокойным словам Ждера, можно различить рев бури. Безрассудный юнец шел на верную гибель.

Кто может преградить ему путь? Если его остановить, помешать совершить побег, он может лишить себя жизни. Если он, Ботезату, вздумает стать на его пути, то и сам может лишиться жизни от руки безумца, а тот все равно умчится куда глаза глядят. И сказать никому нельзя, раз ты связан клятвой. Дело, задуманное Ионуцем, могло иметь лишь один исход: гибель юноши и его слуги. А что, если тут перст божий? Вдруг по воле господней совершится чудо? Тогда Ионуцу надо помочь. Возможно, что той же божьей волей или по стечению событий путешественники окажутся и вовсе в другой стороне. Тем более ему следует сопровождать Ионуца. А если суждено им оказаться в земле измаильтян, так только он, Татару, может помочь Ионуцу, ибо и язык нехристей, и их вера знакомы ему. А ежели там не окажется княжны Насты и ничего они не добьются, все же будет кому уберечь юнца и сопровождать его на обратном пути.

И потому Ботезату ответил так же сдержанно и спокойно, как и Ждер:

— Видать, на роду мне написано быть тебе товарищем в самом неразумном деле.

Ионуца удивил ответ слуги. Он ждал отказа. И потому подозрительно покосился на татарина.

— Верь мне, господин, —

ответил Ботезату, — ведь я перекрестился и клятву дал. Я тут пораскинул умом и вижу — иначе нельзя. Да и долг великий мне надо уплатить конюшему Маноле. Мне минуло только десять лет, когда отец мой и матушка умерли от чумы около Телеки-Джами в турецкой земле, куда они ходили на богомолье к могиле святого. И вот я остался один, проливая слезы возле мертвых родителей. Взяли меня янычары и продали старому чаушу [43] в Силистрийской крепости. Оттуда я попал в рабство к другому хозяину в Брэилу. А когда пошел на нас походом Влад-водэ [44] , всех хозяев моих порубили. Я ждал, что и меня постигнет та же судьба. Такая была тогда война: ни одного басурманина не оставляли в живых, ни одного дома не миновал пожар. И когда к тому месту, где я лежал, подошли воины, чтобы прикончить тех, кто еще остался в живых, я, невинный отрок, поднялся среди убитых и подставил шею, чтобы кто-нибудь отрубил мне голову. И тогда один из воинов крикнул: «Погодите! Отдайте мне отрока!» То был боярин Маноле Черный. Уж коли нет возможности остановить тебя и непременно надо тебе ехать за Дунай, то я не могу пустить тебя одного. Господу, может быть, угодно, чтобы я сложил там голову, а ты воротился.

43

Чауш — гонец, привратник (в Оттоманской империи).

44

Влад-водэ — господарь Валахии (1456–1462).

— Воротимся оба, Ботезату, — ответил Ионуц, — и добычу с собой привезем.

Татарин вздохнул.

— Что ж, пусть сбудутся твои слова, а не мои страхи. Денег нам не надо. Коли уйдем от тимишских охотников, то я притворюсь измаильтянином и проведу тебя среди опасностей.

— Мне будут служить государевы подставы. Лучших коней будут давать нам. Никто не сможет нас догнать, — весело заметил Ждер.

— Так у тебя ость золото?

— Лучше золота: грамота государя. Я храню ее в седельной сумке с самого вознесения, когда был в Нямецкой обители.

— Что ж, коли ты с той поры хранишь государеву грамоту, выходит, не миновать мне участия в твоей затее. Укажи, куда принести одежду и еду, каких коней отобрать, чтобы не узнали твоего пегого. Какой дорогой поедем, чтобы выбраться на Романский тракт.

— Слушай, Ботезату, — улыбнулся Ионуц, — не будем торопиться. Надо все обдумать. По твоей прыти вижу — мы обязательно достигнем тех мест, куда я стремлюсь. Только надо, чтобы дома не сразу хватились нас. Надо выиграть время, уйти подальше от погони. Когда наши кинутся за нами, мы должны быть уже на Дунае. Только рассветет, я отправлюсь к мамане и скажу ей, как умею, что я исцелился. И да будет ведомо ее милости, что нынче в воскресенье я решил поехать к брату моему, отцу Никодиму, ибо он велел мне явиться к нему в тот день, когда настанет мир в моей душе. Мы и сделаем вид, будто едем в Нямцу, а как скроемся из глаз, свернем в лес и отыщем то место, где ты спрячешь снаряжение, нужное для дальнего пути. А оттуда выйдем к Роману и Фэлчиу.

ГЛАВА XVI

Старшие Ждеры готовятся ехать на поиски младшего

В первый понедельник октября старый Маноле Ждер утром выскользнул раньше обычного из своей комнаты. Эту привычку он завел, чтобы не зацепила его язычком боярыня Илисафта. Утром, по его мнению, дела особенно спорились. И потому он тихо выходил в другую комнату, где всегда оставлял обувь и пояс. Словно подгоняемый неприятелем, он спешил, застегивая на ходу пояс одной рукой и нахлобучивая другой кушму на голову. Правда, успех не всегда сопутствовал ему в этом далеко не ратном деле, боярыня Илисафта частенько напускалась на него со своими недоуменными вопросами и заботами, возникшими у нее за ночь. Но на этот раз день конюшего Маноле начинался, казалось, удачно: хотя боярыня бодрствовала, о чем свидетельствовали ее вздохи, задержки никакой не вышло.