Братья Ждер

Садовяну Михаил

Мамак был потрясен, и в ту же ночь повернул свои орды к Днепру. Вот лучшее доказательство, что воевода рассудил верно и поступил правильно, оттого-то удостоился он и нашего благословения. А в это время король Казимир возлежит на мягком ложе, велит подавать ему в постель лакомые яства, запивает их любимым своим рейнским вином. Насытившись, поворачивается на другой бок, вздыхает, радуясь обретенному покою, натягивает на голову одеяло и спит до часу дня.

Между тем как конюший Симион и его младший брат следовали в свите господаря по местам, подвергшимся опустошению, татарин

Георге Ботезату спешил на север к ляшскому рубежу — добыть вести о жителях ионэшенской усадьбы. Так распорядился Симион Ждер в надежде, что взгляд Ионуца посветлеет. Юноша следовал повсюду за братом, плохо ел и был вялым, точно хворый жеребенок. Симион коснулся его лба — лоб был горячий, повернул брата лицом к себе и увидел потухший взгляд. Решив, что Ионуц занемог не на шутку, он похлопал его по плечу и уже собрался было пустить ему кровь, по обычаю тимишских рудометов, однако, поразмыслив, решил послать Ботезату в Ионэшень.

В третий день сентября месяца состоялось освящение новой Путненской обители, воздвигнутой князем Штефаном-водэ во славу святой богоматери. Шестьдесят четыре священнослужителя — епископы, иереи и монахи — воздали хвалу всевышнему на этом великолепном празднестве. Весь молдавский двор, войско и собравшаяся толпа народа, стоя на коленях, слушали богослужение. Преосвященный Иосиф, нямецкий настоятель, стал игуменом Путненской обители. Преосвященный Силван поклонился князю и отправился верхом принять под свою руку Нямецкий монастырь. Среди иноков, провожавших Иосифа на освящение Путны, был и иеромонах Никодим. Теперь он последовал за своим новым владыкой. В свите настоятеля ехал и конюший Симион со своим братом.

В пятый день сентября отец Никодим со своими братьями еще только проезжали Сучаву, а седьмого, поднявшись на гору Рышку, опустился по противоположному склону к Нямецкому монастырю.

Они ехали той же дорогой, по которой двигался минувшей весной княжеский поезд. Ионуц Черный печально оглядывал места, некогда столь пышно украшенные цветами, благовест казался ему погребальным звоном.

Собор вышел с зажженными свечами к реке Немцишор навстречу владыке Силвану. Отец Никодим повел своих гостей по опушке еловой рощи у Покрова в свою келью. Брат Герасим заметил их издали и открыл ворота.

— Благослови, святой отец, — крикнул он, радостно осклабясь.

— Благослови тебя господь, брат Герасим, — ответил иеромонах. — А если поторопишься и принесешь два ведра колодезной воды и поставишь стулья в тень на крыльцо, так ты, пожалуй, удостоишься вечного блаженства.

Уповая на обещанную награду, седой, сухощавый брат Герасим побежал исполнять поручение. Он думал про себя, что, как показывают на своих иконах афонские иноки-богомазы, многих духовных владык и бояр понесет в пасти своей дракон по ступенькам ада и вбросит их в геенну огненную. А вот он, удостоившись благословения своего старца, обретет блаженство в небесных чертогах.

Он отнес деревянное корыто под большое ореховое дерево, затем принес миску просяных отрубей и мыло. Путники отряхнули с себя пыль и освежили лица. Ионуц возился с конями.

— Пожалуй к столу, господин, — пригласил его брат Герасим.

Ионуц

покачал головой.

— Мне ничего не нужно.

— Нет уж иди! Так повелел отец Никодим: умыть тебя и почистить, а уж затем послушаешь его молитву.

Младший Ждер горестно вздохнул.

— Гляди-ка, до чего ты исхудал, да печальный какой! — удивился брат Герасим. — С чего бы это? Саблей али стрелой уязвлен?

— Стрелой.

— Оно и видно. Ну ничего, стоит отцу Никодиму прочесть над тобой молитву, и недуг как рукой снимет. Занемог я как-то гнилой горячкой, так оп своими молитвами исцелил меня. И другой раз потерял я шестьдесят грошей, и взяла меня великая печаль. Так он прочитал молитву, и обрел я утешение, а оно куда дороже тех денег, тем более что на том свете воздастся мне за потерю сторицей.

— Я другое потерял, брат Герасим.

— Что бы ты ни потерял, найдешь.

— Когда?

— При втором пришествии. Тогда уж ничего не утаишь. Тогда-то откроются мои воры, и вернется ко мне мое богатство. Придут и положат его к ногам моим. И прибыток мне будет.

— Что ж, подождем до второго пришествия, — покорился юноша, следуя с опущенной головой за братом Герасимом к дереву, где стояло ведро с водой.

Братья ждали его на крыльце. Вода смыла с его лица маску пыли. Но теперь в косых лучах солнца оно выглядело еще более грустным, и глаза, обведенные тенью, еще более запавшими.

Иеромонах опустил руку на его голову.

— Ионуц, брат мой, — мягко проговорил он. — Больно стало мне и Путне, когда я увидел эти глаза. Но каково будет старикам, когда ты явишься в Тимиш? Недуг твой тяжек, как я понял из слов Симиона. Но он пройдет. Ты должен исповедаться. А я вымолю для тебя у всеблагого терпения и мужества.

— Хорошо, батяня Никоарэ и отец Никодим.

Горько заплакав, Ионуц прижался к Симиону. Тот похлопал брата по плечу, поставил его на колени под епитрахиль иеромонаха и торопливо сошел по ступенькам во двор.

Отец Никодим терпеливо и осторожно расспросил своего младшего брата, мягко укорил за дурные поступки. Затем прочел ему в книге с кожаным переплетом слова прощении. У юноши немного отлегло от сердца, он печально улыбнулся своему брату.

К этому времени вернулся и конюший Симион.

— После целого дня воздержания голодным полагается пища, — сказал он с притворной веселостью, кинув мимоходом взгляд на меньшого брата. — Брат Герасим принесет нам сейчас уху и жареные грибы. Он-то готовил эти яства для себя, но я уверил его, что нам они тоже не повредят. Всякий знает, что нет рыбы вкуснее немцишорского гольяна.

Монах и конюший развеселились. Ионуц сморщил лицо, делая вид, что тоже радуется. Отец Никодим покачал головой, многозначительно взглянув на Симиона.

— Господи, усмири души возмущенных, — шепнул иеромонах.

Ионуц ответил косым взглядом.

Сели за стол. Брат Герасим принес ужин. Иеромонах благословил трапезу.

Они молча ужинали на крыльце, озаренном закатным светом погожего осеннего дня, как вдруг раздался стук копыт по каменистой тропинке. У ворот остановился всадник. Ионуц вскочил, точно ужаленный, оттолкнул от себя пищу.