Братья Ждер
Шрифт:
— Горе-горюшко, — скулил одноглазый старец, кланяясь до земли.
— Говори! — приказал конюший, повернувшись к Гоголе.
— Уразумев, что дело опасное, — продолжал Гоголя, — решил я связать его с другим. Тот самый скудоумный молдавский боярин дал мне, конюший Симион, еще одно поручение. Около рубежа находится село Ионэшень ь, куда повадился ездить сынок господаря Штефана. И вот сей опальный боярин велел изловить княжича Алексэндрела и взять его заложником. Тогда он вывезет из Молдовы свое богатство, задержанное князем. Возможно, что у него есть и иные расчеты. Это дельце показалось мне полегче первого, однако я решил не спешить с ним. Нынче ночью мои хлопцы изловят княжича в Ионэшень. Но он мой, а не боярский заложник. Я думал так: если в Тимише выйдет у меня неудача (как оно и случилось), я смогу откупиться. Насколько я знаю, при Алексэндреле-водэ находится твой меньшак, конюший Симион. Так что у меня и второй хороший заложник. После всего сказанного прошу тебя — не медлить более. Надо поскорее освободить парубков. Не стряслось бы с ними беды. Горячие ведь головы!
Конюший Симион слушал, широко раскрыв глаза. Потом с трудом глотнул, словно в горле у него застрял комок.
— Ты сказал, что княжич Алексэндрел схвачен в Ионэшень?
— Не говорил я этого. Сказал только, что мои хлопцы нынче ночью изловят его и твоего меньшого брата. Давай обменяемся. Твоя милость освободит меня, а я их.
— А может, твои слова всего лишь хитрость и обман?
Атаман Григорий Гоголя гневно качнул головой.
— Конюший, если не веришь мне, убей.
— А может, ты правду говоришь…
— Вот именно, что правду. Конюший Симион, освободи мне правую руку, дай перекреститься во имя отца и сына и святого духа и поклясться страшной клятвой.
Симион Ждер колебался.
— Отпусти руку, — смело и решительно потребовал атаман.
Конюший кивнул служителям. Разбойник отвесил смиренный поклон, повернувшись лицом к луне…
— Клянусь, что говорю истинную правду, — горячо шепнул он. — Клянусь душой своей. Как только прикончу девяносто девять басурманов, пойду босыми стопами в Киевскую лавру во искупление грехов своих и буду жить смиренным иноком, ежечасно вымаливая прощение за свои злодейства. Клянусь перед лицом твоей милости страшным божьим судом, когда по скончании веков положены будут на весы деяния мои. Теперь веришь?
— Верю, — ответил конюший Симион Ждер.
— Тогда медлить нельзя.
— А все же придется. Надо собрать служителей да отправить вестника в стольный град.
— Слуг бери. Меня вели опять заковать, дабы жизнь моя в любое мгновенье была в твоих руках. Но не посылай в Сучаву вестников. Если мы не поспеем в Ионэшень вовремя, отчаянные отроки могут погибнуть. Хотя я и крепко наказал своим хлопцам щадить их жизнь, кто знает, что может случиться. Извещать князя не след: нам могут помешать отправиться этой ночью. А если не веришь мне и после моей клятвы и хочешь поступить по-своему, от меня не услышишь больше ни слова. Сяду вот тут и буду молчать… На Страшный суд каждый придет со своим товаром и владыка небесный взвесит его по справедливости.
Симион Ждер раздумывал недолго. Иного выхода не было. Приходилось делать так, как указывал атаман. Отобрав служителей, он послал сказать конюшему Маноле, чтобы тот сейчас же явился на завод, затем велел оседлать быстрых скакунов. Коротко объяснив старому Маноле причину спешного отъезда, он к полуночи спустился к Молдове-реке и перешел ее вброд. Пленные скакали между ним и Лазэром Питэрелом. Луна стояла высоко в небе, на юге небо прояснилось. Но впереди, прямо перед ними, на краю небосклона, чернели тучи и сверкали молнии.
Так они скакали без отдыха до самого рассвета.
Атаман Григорий Селезень говорил правду. Это подтвердилось, как только они достигли того места, где близ дороги был овраг. Конюший Симион тут же велел остановить коней и, обнажив саблю, занес ее над головой Гоголи.
Между оврагами у озера еще дымились снопы. При первых лучах рассвета видно было, как хлопцы из ватаги Гоголи, толпясь и гневно крича, то бросались вперед, то отступали, словно в какой-то странной игре. Одни лежали, смертельно раненные, другие перевязывали раны. Но ярость нападавших явно затихала, число их заметно поубавилось.
— Дед Илья, — крикнул в удивлении атаман Григорий, — гляди — и тут наших побили!
У обочины дороги лежал, свернувшись калачиком, раненный в голову Коман, слуга постельничего Жоры. Со стороны дымившихся снопов навстречу отряду побежали люди, думая, должно быть, что прибыла подмога. Однако, заметив, что на служителях молдавское одеяние, они повернули вспять, вскочили на коней и, припав к гривам, умчались по направлению к Ионэшень.
— Что тут произошло? — тревожно спросил конюший Симион Ждер, хмуря брови. Рука его, сжимавшая саблю, напряглась.
Над Гоголей нависло видение смерти, предсказанной ему гадалками.
— Потерпи, честной конюший, — торопливо попросил он. — Дай позову своих гайдамаков и остановлю их.
Заметив среди беглецов одного из своих верных людей, он что-то крикнул ему вслед. Беглец остановился, и, когда Гоголя позвал его еще раз, повернул коня и подъехал поближе.
— Афанасий! — крикнул ему атаман. — Затруби в рог и созови людей. Скажи им, что атаман здесь. Пусть они сложат оружие. Мне угрожает опасность пострашнее, нежели им.
Афанасий приставил к губам изогнутый рог и торопливо затрубил. Знаками он указывал тем, кто оглядывался, чтобы они отошли от оврага. Затем он закричал им, что атаману грозит опасность. Разбойники поняли, что надо отступить. Но, казалось, сзади их настигали злые духи этих мест.
— Атаман Григорий, — пояснил трубач, — не думали мы, что так намаемся с этими шальными парнишками. Особенно один из них — ну, прямо сатана. Княжич держится крепко и отважно, и мы не можем никак с ним справиться. А уж товарищ его — сущий черт, так и пышет огнем.
Симион Ждер глазам своим не верил, когда из оврага выскочило, освещенное солнцем, грозное взъерошенное существо с окровавленным виском, в изрезанной саблями одежде. Существо это истошно вопило, широко раскрыв рот, полагая, очевидно, что оно преследует обратившихся в бегство разбойников. Узнав батяню Симиона, Ионуц пристыженно опустил руки и застыл на месте. Позади него показались из кустов служители, державшие коней под уздцы.
— Ну и дела! — причитал дед Илья Одноглаз, горестно покачивая головой. — Не видать нам ковша со злотыми.