Братья Ждер
Шрифт:
В этот день князь Штефан покинул Сучавскую крепость, оставив там крепкую стражу. Он вел за собой три тысячи немцев-наемников в латах и четыре тысячи легкой конницы под предводительством военачальников. За ними следовал обоз из сорока телег с пушками и порохом под началом капитана Петру Хэрмана.
Штефан был верхом на белом жеребце — в знак того, что вышел на ратное дело. Отроки везли его латы и шлем, а спэтар — меч с крестообразной рукоятью. Архимандрит Амфилохие следовал в обозе, где уложен был и государев шатер; он вез с собой священные книги и серебряные складни, чтобы укрепить и утешить господаря в час испытаний.
Княжич Алексэндрел со своей свитой догнал войско Штефана на дороге к Хотину, когда до крепости оставалось лишь четверть пути. Кое-кого из провожатых княжича, которых Штефан хорошо знал, в свите не было. Зато появились новые люди, которым в этот час полагалось быть в другом месте.
Все утро Штефан ехал молча, хмуря брови и сдерживая нарастающий гнев. Рано утром до него дошла весть о событиях, случившихся вблизи Ионэшень. О них поведал князю второй постельничий Григорашку Жора, излагая все искусно и осторожно. Оказывается, в последнее время его светлость Алексэндрел-водэ нашел, помимо дорог, указанных ему государем Молдовы, и свою тайную любовную тропинку. Так уж повелось испокон веков: от напасти этой в молодые годы не избавлен ни один смертный — будь то князь или последний смерд. Пусть же государь не судит слишком строго о поступке сына. Господарь научил своих соратников и приближенных жертвовать удовольствиями ради долга, но у нынешних двадцатилетних юношей кровь, должно быть, горячее, чем у прежних. Потому-то самый близкий служитель Алексэндрела-водэ не осмеливался выдать его тайну и последовал за своим господином. Конечно, младшему Ждеру следовало предстать перед господарем и, преклонив колени, рассказать обо всем. Но он согрешил и поступил иначе, будучи, очевидно, связан клятвой.
Неприятное происшествие могло обернуться для княжича бедой, а для всего княжеского рода — великой печалью. Ибо в самом Сучавском граде нашлись злодеи, уведомившие опальных бояр в ляшской земле о любовных дорожках княжеского отпрыска.
В отношении пришлых злодеев пусть государь будет спокоен. Их допросили с пристрастием, и они во всем признались. Постельничий Жора как раз собирался этим утром доложить о них преславному господарю, но тут пришла весть об опасной стычке на Ионэшенском шляху.
— Место для виселицы злодеям подобрано? — гневно спросил Штефан.
— Подобрано, государь.
— Зовут их как?
— Григорашку Жора назвал имена злодеев и сказал, что он может тут же послать гонца в Сучаву, чтобы исполнить повеление князя.
Штефан кивнул головой.
В разглашении тайны отчасти повинны двое государевых слуг. Они бы могли рассказать, как было дело, но этой ночью оба честно сложили головы, защищая своего господина.
— Кто они? — все так же гневно осведомился Штефан-водэ.
Узнав, что одни из них — медельничер Думитру Кривэц, Штефан печально и вместе с тем презрительно покачал головой.
— Обо всем этом ты узнал только сегодня утром?
— Сегодня утром, государь. Об этом поведал мне, ничего не тая, его милость Симион Черный, второй тимишский конюший, и я поспешил немедленно донести эту весть до своего повелителя. В Тимише тоже была стычка, — продолжал постельничий и кратко описал дерзкий налет злодея Гоголи. — И, как я уже говорил тебе, государь, после тимишской заварухи всевышнему было угодно, чтобы Симион Ждер вовремя поспел к месту на Ионэшенском шляху и отогнал разбойников.
Штефан-водэ горестно вздохнул, пришпорил коня. Свита и конная рать отстали. Государь крепко сжал в кулаке поводья.
— Жизнь Алексэндрела-водэ была в опасности, — проговорил он, метнув грозный взгляд на постельничего. — За легкомыслие княжич получит свое — для острастки. Что же до младшего Ждера, то, хоть и жалко его, но отменить наказания мы не можем.
— Государь, — мягко заступился Григорашку Жора, — сынок конюшего Маноле не покинул своего господина. Когда пал медельничер, Ионуц встал грудью против злодеев и выказал великое усердие, на диво самим разбойникам. Особливо бесстрашно, словно лев, оборонялся Александру-водэ. Конюшему Симиону даже не пришлось обнажить саблю.
Штефан ехал молча, только на челюстях у него перекатывались желваки, выдавая гнев и тревогу.
Когда на привале перед ним предстали виновники, он пригвоздил их к месту ледяным взглядом и долго держал их так в трепетном ожидании.
Наконец Алексэндрел-водэ приблизился и склонился к руке родителя, чтобы облобызать ее.
— Стой передо мной, я хочу видеть тебя, — проговорил князь тихим и хриплым от волнения голосом. — Так-то ты вознаградил меня за мои старания и мою любовь! Скрытничал и лгал мне.
Княжич затрясся, залился слезами.
— Прости, государь!
— Приходится простить, Александру, ибо ты наш сын. Но печаль останется в нас наподобие яда. Твоя ошибка могла стоить тебе жизни.
Конные полки расположились в низинах вокруг озер. Княжеский стан находился в негустом дубняке. Служители двора спешились в стороне. Сановники отошли, чтобы не слышать, как князь выговаривает своему наследнику. Остался только по долгу духовника архимандрит Амфилохие, стоявший по левую руку от князя.
Господарь отыскал глазами младшего Ждера и пронзил его взглядом; не смея говорить, Ионуц потупился и опустился на колени.
— Верный слуга наш, — сказал Штефан, обратясь взором к второму конюшему Симиону Черному, — этому юнцу за его скрытность и двуличие следовало бы снести голову. Но мы оставляем ее Ионуцу в награду за мужество. Пусть здравствует долгие годы. Однако вынуждены мы с печалью отдалить его от нашего двора. А ты, конюший Симион, проследи, чтобы он некоторое время пожил в покаянном воздержании. Так же мы поступим и с нашим сыном.
Симион Черный молча поклонился. Алексэндрел опустился на колени у ног господаря. Штефан как бы невольно и случайно коснулся рукой русых волос сына.
— Преподобный отец Амфилохие, — проговорил он, — напомни еще раз сему отроку, каковы законы жизни князей и повелителей народов. Мы, князья и повелители народов, должны следовать примеру солнца: разливать ежедневно тепло и свет, не получая ничего взамен. В сем порядке, установленном всевышним, есть особый смысл: родись ты простолюдином, — обратился он к сыну, — то гнуть бы тебе спину в рабстве. Был бы червем могильным, грыз бы тело мудреца. Но ты княжий отпрыск…