Браво-Два-Ноль
Шрифт:
У меня мучительно болели руки. Я попытался размять их в наручниках, но тщетно. Они слишком сильно распухли. Я подумал было о том, чтобы разбудить охранников и попросить их освободить меня на какое-то время, но у них вряд ли есть ключи, — и уж определенно они поленятся за ними сходить.
Мои мысли вернулись к Джилли. Я гадал, чем она сейчас занимается.
Через два часа вернулись ребята с керосиновой лампой. Как и в предыдущий раз, они расстегнули наручники, подхватили меня под руки и вытащили на холод. Ощущения для тела были приятные; я мысленно шутил, что мне предстоит долгая прогулка по лесу или катание на горных лыжах.
Никто не произнес ни слова. Я надеялся и молился, что Динджера тоже возьмут, но я его не слышал.
Меня усадили в том же положении справа, за сиденьями, так, что голова оказалась между коленями. На этот раз я предварительно выгнул спину, освобождая место для ноющих рук, чтобы уже через минуту мне не пришлось шевелиться, получая за это удар по голове.
— Не говорить или стрелять, — строго приказал водитель.
— Хорошо.
— Да, хорошо, дружище, — послышался рядом со мной голос Динджера.
По его тону я понял, что он так же рад слышать меня, как и я — его. Однако чувство облегчения было недолгим. Перед тем, как машина тронулась, кто-то заглянул в нее и сказал:
— Надеюсь, аллах с вами.
Не знаю, было ли это сказано для того, чтобы меня завести, но если так, говоривший добился своей цели.
За руль сел тот же самый отвратительный водитель, и нас сразу же начало швырять из стороны в сторону. На этот раз музыки не было; лишь вполголоса переговаривались те, кто сидел спереди. Время от времени опускалось стекло, когда один из солдат, заприметив в темноте знакомого, кричал ему приветствие.
Один раз мы остановились, и водитель долго разговаривал с кем-то на улице. Мне показалось, он хвастается нами. Послышались смешки двух-трех человек, стоявших на улице, затем к нам потянулись руки, дергая нас за усы и похлопывая по щекам. Я внутренне напрягся. Почему-то это вывело меня из себя гораздо больше, чем пинки ногами. Тогда меня допрашивали, и побои имели определенную цель. Но сейчас эти болваны просто издевались надо мной.
Мы снова долго ехали молча, все больше и больше удаляясь от границы, но мне уже было все равно. Меня слишком беспокоили мои руки. Они распухли, став чуть ли не вдвое толще, и пальцы полностью потеряли чувствительность. Я ничего не ощущал ниже запястий, там, где в них глубоко врезались наручники, содрав кожу до крови. Боль становилась невыносимой. Я боялся, что если так будет продолжаться еще какое-то время, я навсегда лишусь рук.
Я старался думать о чем-нибудь положительном. По крайней мере меня не убили. Прошло уже больше двенадцати часов с тех пор, как я попал в плен, а я еще жив.
Затем я стал думать о нашей разведгруппе. Что известно иракцам о нас? Нужно было исходить из предположения, что они связали нас со стычкой у магистрали. В этом случае они знают, сколько нас всего, потому что они обнаружили восемь рюкзаков. Кроме того, они обнаружили наш БЛ, с запасами воды и продовольствия.
Есть ли в наших рюкзаках что-нибудь такое, что может нас выдать? Я был уверен, что никаких записей, говорящих о стоявшей перед нами задаче, там быть не может, потому что таковы требования режима секретности. А что насчет снаряжения? Как объяснить взрывчатку, часовые механизмы и взрыватели? Конечно, можно будет сказать, что все это предназначалось для обороны лагеря, — иракцы наверняка найдут расставленные вокруг БЛ «Клейморы», что подтвердит мои слова. Быть может, они даже не поймут, что представляют собой часовые механизмы. И, может быть, простые солдаты с такой жадностью набросятся грабить наши рюкзаки, что все снаряжение бесследно исчезнет. Я чуть не рассмеялся, представив себе, как один из них, копаясь в рюкзаке в темноте, залезает рукой в полиэтиленовый пакет с дерьмом.
Не вызывало сомнений только одно: в рюкзаках не осталось ничего, что могло бы скомпрометировать нашу задачу. Карты мы всегда складывали так, чтобы с внешней стороны оказывалась та часть, которой не пользуются, и не делали на них никаких отметок. Всю информацию мы держали в голове.
Пока что у меня не было оснований беспокоиться, что иракцы разобрались в нашем снаряжении. Если же они поймут, что к чему, нам останется только извиниться и отступить на запасные позиции. Единственная проблема заключалась в том, что мы не очень походили на обычную поисково-спасательную группу. Однако пока что мы вообще похожи только на мешки с дерьмом.
Машина остановилась, и, судя по звукам, здесь нас ждала группа встречающих. Я уже начинал чувствовать себя в безопасности, находясь в машине, я к ней привык, и вот теперь все начиналось сначала.
Переговаривались все вполголоса, вероятно, потому что еще стояло раннее утро. Задние дверцы распахнулись, впуская поток холодного воздуха. Нас с Динджером вытащили из машины и быстрым шагом повели через какой-то двор. Шаги по булыжникам причиняли острую боль. На ступнях открылись раны, и они быстро стали скользкими от крови. Споткнувшись, я чуть было не упал, но меня подхватили и удержали на ногах. Мы поднялись на ступеньку, повернули направо, прошли под навесом и оказались перед дверью. Наткнувшись босой ногой на дверной косяк, я вскрикнул от боли. Со стороны иракцев не последовало никакой реакции. Это были настоящие профессионалы. Все было прекрасно отрепетировано.
Мы прошли внутрь. Нас встретил привычный запах парафина и шипение керосиновой лампы, и я, можно сказать, почувствовал себя, как дома. Меня пихнули в спину, сажая на пол, и заставили усесться, скрестив ноги, опустив голову и держа руки за спиной. Я безропотно подчинился: пусть делают что хотят. Сопротивляться было бесполезно. Я внутренне сжался, готовясь к тому, что сейчас произойдет. С моих глаз сдернули повязку. Грубая материя скользнула по ссадинам на скулах и переносице. Я поморщился от боли, чувствуя, что у меня по лицу снова начинает струиться кровь.
Но боль была забыта, как только я увидел Динджера. Я не слышал, как его вытаскивали из машины, и меня не покидало жуткое ощущение, что я снова оказался один. Динджеру тоже развязали глаза, и мы встретились взглядами. Динджер мне подмигнул. С тех самых пор, как меня взяли в плен, я усиленно старался не смотреть в глаза своим мучителям. И вот сейчас простая встреча взглядами доставила мне фантастическую радость. Достаточно оказалось всего одной улыбки.
Мы находились в полумраке какого-то помещения, от которого веяло средневековьем. На голых каменных стенах блестела сырость. Воздух был холодным и затхлым. Окна заложены кирпичом. В неровном бетонном полу зияли трещины и щербинки.
Я чуть поднял голову, стараясь потянуть затекшие шейные мышцы, но охранник у меня за спиной, которого я не заметил, толкнул меня в затылок, заставляя опустить голову снова. Я обратил внимание, что он в обычной оливковой форме, а не в камуфляже коммандос, к которому мы уже привыкли.
Мне удалось рассмотреть, что напротив нас стоят шестифутовый складной стол и пара складных стульев. Все здесь выглядело временным. Иракцы пьют кофе и сладкий черный чай из маленьких стаканчиков, из которых обычно пьют сок. На столе таких было два или три, полупустых, причем наполняли их, судя по всему, давно, потому что пар над ними не поднимался. В двух пепельницах возвышались горы окурков. Повсюду валялись обрывки бумаги. Также на столе лежало оружие.