Браво-Два-Ноль
Шрифт:
Я находился в одном конце, у самой двери. Прямо напротив у противоположной стены стоял очень большой деревянный письменный стол. Несомненно, это был кабинет начальства, судя по погонам, полковника. За столом сидел мужчина внушительного вида, типичный старший офицер. Он был довольно крупный, футов шести с лишним роста, с седеющими волосами и усами. Стол перед ним был завален разными бумагами, папками и книгами — обычное рабочее место крупного руководителя. Еще на столе стояли пепельница, полная окурков, и стаканчик, как я предположил, с кофе.
Полковник пристально всмотрелся в мое лицо. У него за спиной висел вездесущий Дядюшка Саддам, в полном парадном мундире, с довольной улыбкой на лице. По обе стороны от письменного стола стояли кресла без подлокотников, такие, какие сдвигают вместе в длинные скамьи. Все они были безумно ярких цветов: оранжевые, желтые, бордовые. С каждой стороны их было по три-четыре, с кофейным столиком перед ними.
Полковник был в оливковом мундире. Слева от него, если смотреть с моей стороны, чуть ближе сидел майор, тоже в оливковом мундире, наглаженном и чистом. На ногах не высокие полевые ботинки, а изящные полуботинки. Рубашка накрахмалена. Штабных любой армии мира видно с первого взгляда.
Майор не обращал на меня никакого внимания — он просто листал бумаги, судя по всему, сопроводительные документы, поступившие вместе с нами, время от времени делая на полях пометки чернильной ручкой. Наконец он обратился ко мне на великолепно поставленном, безукоризненном английском:
— Энди, как ты себя чувствуешь? Все в порядке?
Он не смотрел на меня, продолжая разбирать бумаги. Ему было лет тридцать с небольшим; он носил очки со стеклами в виде полумесяцев, и ему, для того чтобы читать, приходилось чуть запрокидывать голову назад. У него были усы под Саддама и безупречно ухоженные руки.
— Кажется, мне нужна врачебная помощь.
— Просто расскажи нам еще раз, что ты делаешь в Ираке, хорошо?
— Как я уже говорил, мы члены поисково-спасательной группы. Вертолет совершил аварийную посадку, нам приказали высаживаться, затем он снова поднялся в воздух, оставив нас на земле. Мы были брошены на произвол судьбы.
— Сколько человек вас было на борту вертолета, ты не помнишь? Если не сможешь ответить прямо сейчас, ничего страшного. Время — это то единственное, чего у тебя осталось с избытком.
— Я ничего не знаю. На борту вертолета прозвучал сигнал тревоги. Нам приказали выгружаться, наступило полное смятение. Я не могу точно сказать, сколько человек высадилось на землю, а сколько осталось в вертолете.
— Понятно. А сколько человек вас было на борту вертолета?
Он говорил тоном учителя, который беседует с провинившимся учеником, зная, что тот лжет, — однако ему хочется перед тем, как вырвать у мальчишки признание, заставить его немного покорчиться.
— Я ничего не знаю; мы поднимались на борт вертолета в темноте. Иногда в вертолет садятся всего четверо, а иногда и двадцать человек. Нам просто приказали сначала забраться в вертолет, а затем высадиться. Всегда все происходит очень быстро. Я понятия не имею, куда мы летели и чем нам предстояло заниматься. Скажу честно: меня это не слишком интересовало. Я никогда не следил за этим. С нами обращаются, как с последней скотиной; мы лишь простые солдаты, которые делают всю грязную работу.
— Ну хорошо. Так в чем заключалось ваше задание, Энди? Ты же должен это знать, потому что в вашей армии боевую задачу всегда повторяют дважды.
Действительно, у нас в армии, ставя приказ, боевую задачу повторяют дважды. Меня поразило то, что майору это известно. Раз он знаком с порядками нашей армии, значит, он обучался в Великобритании.
— На самом деле я ничего не знаю, — упрямо стоял на своем я. — Всегда одно и то же: пойди туда, пойди сюда, сделай то, сделай это. Не знаю, как у вас, но нас в половине случаев не ставят в известность о происходящем; мы до самого конца остаемся в полном неведении.
Мой мозг лихорадочно работал, пытаясь одновременно делать несколько разных дел. Я слушал этого типа, при этом стараясь вспомнить, что я уже говорил и что мне надо будет говорить в будущем. Вся беда заключалась в том, что я был избит, мне хотелось есть, меня мучила жажда. Этот парень сидел передо мной, довольный и откормленный. На данном этапе его мозг работал гораздо лучше моего, потому что я представлял из себя полную физическую развалину.
— Итак, чем вам предстояло заниматься, высадившись из вертолета?
— Нас набрали из разных полков и свели вместе в поисково-спасательные группы. Мы даже не успели как следует познакомиться друг с другом, потому что все мы из разных мест. Нас даже еще не успели разбить на группы. Послушайте, мы здесь для того, чтобы спасать людей. Мы не собирались никого убивать. Мы не такие люди.
— Гм-м.
Полковник не сводил с меня взгляда с тех самых пор, как мне развязали глаза. Сейчас он обратился ко мне на сносном английском:
— Где тот офицер, который вами командовал?
Я безмерно обрадовался, услышав этот вопрос. В иракской армии даже на самом низшем уровне командование осуществляют офицеры; очень хорошо, что никто не может понять, как разведгруппа, заброшенная в глубокий тыл на продолжительный срок, обходилась без офицера. Я все время строил из себя тупого, совершенно сбитого с толку солдата, и, хотелось надеяться, иракцы купились на мою игру. Теперь им был нужен офицер, человек, который все знает. Я решил еще немного разыграть карту брошенных солдат.
— Я ничего не знаю, было очень темно. Вроде бы наш офицер был с нами, а потом он куда-то исчез. Наверное, он остался на борту вертолета. Не потрудился высадиться вместе с нами, поскольку знал, что вертолет улетит. Он нас бросил.
— Ты не думаешь, что вас могло быть восьмеро?
Значит, этим офицерам известно о столкновении рядом с магистралью, и они пытаются установить связь — если уже не сделали этого. В глубине души я понимал, что это лишь вопрос времени.
— Не знаю, люди бегали, суетились. Нас не готовили к такому, мы обучены оказывать первую помощь раненым, — и вдруг нас выбросили в самом сердце Ирака. Быть может, нас было и восемь человек, я понятия не имею. Я был совершенно сбит с толку и бежал куда глаза глядят.