Браво-Два-Ноль
Шрифт:
— Энди, ты хочешь есть?
— Да, большое спасибо, я бы не отказался от еды, — сказал я. Поскольку у всех было такое приподнятое настроение, я добавил: — И если можно, немного попить.
Чья-то рука засунула мне в рот финик.
Иракцы продолжали веселиться, как будто меня здесь и не было. Я был доволен собой, потому что все складывалось как нельзя лучше. Правда, пить мне так и не дали. Я сидел, обсасывая косточку, и гадал, что мне с ней сделать дальше. Глотать ее мне не хотелось, потому что она застрянет у меня в горле, а запить ее будет нечем. В конце концов выпускник военного училища
В помещении по-прежнему продолжалось оживленное обсуждение моей крайней плоти.
Вдруг меня осенила одна мысль. Я не знал, в каком состоянии находятся остальные члены нашей группы и есть ли у них крайняя плоть. До меня вдруг дошло, что Боб, уроженец Средиземноморья, смуглый и черноволосый. Если его тело попадет к иракцам, они, возможно, примут его за еврея, и нам как следствие достанется по полной программе.
— Разумеется, не только иудеи, но и христиане иногда делают обрезание, по медицинским соображениям, — сказал я. — Некоторые родители делают своим сыновьям обрезание при рождении. Так что обрезание совершают не одни только евреи.
— Энди, расскажи об этом подробнее. Ты сказал, что евреи при рождении совершают обрезание. Теперь ты говоришь, что и христиане тоже совершают обрезание. Все это как-то совсем непонятно. Ты нам лжешь?
— Нет, все зависит от родителей. Кто-то считает, что так более гигиенично.
Иракцы нашли это еще более смешным, и я обрадовался, услышав новый взрыв хохота. У меня мелькнула мысль, хорошо бы заставить иракцев веселиться как можно дольше.
— Очень скоро мы продолжим наш разговор, Энди, — наконец заявил Голос.
Меня подняли на ноги и отвели в мою прежнюю камеру. Я снова оказался совсем один, скованный наручниками.
Некоторое время спустя я услышал, как Динджера привели обратно в его камеру. Затем наступила тишина, и мы на несколько часов были оставлены наедине с собственными мыслями.
Ближе к вечеру за мной пришли опять.
— Энди, расскажи нам про вертолет, — начал Голос, как только меня усадили на стул. — Что это был за вертолет?
— Это был «Чинук».
— Почему именно «Чинук»?
— Не знаю, почему это был именно «Чинук», но мы летели на таком вертолете.
— Где вы совершили посадку?
— Я понятия не имею, где мы приземлились. Дело было ночью. Мы военные медики, а не штурманы, и мы просто сидели сзади.
— Тебе известно, поднялся ли вертолет снова в воздух?
— Я понятия не имею, что с ним произошло.
— Если вертолет упал на землю и разбился и ты знаешь, где это произошло, мы смогли бы отыскать это место и, возможно, спасти кого-нибудь из твоих товарищей.
Я ничего не ответил. После непродолжительной паузы голос сказал:
— Послушай, Энди, мы нигде не смогли найти ваш вертолет. Или он взлетел, оставив вас на земле, или ты лжешь.
— Нет, я не лгу.
Я снова повторил свой рассказ. Меня то и дело перебивали, задавая вопросы.
— Энди, спрашиваю тебя в последний раз: ты знаешь, где вы приземлились?
— Нет, я понятия не имею, где мы приземлились.
Тон Голоса постепенно менялся. Становился все более строгим и мрачным.
— Какой запас топлива берет на борт вертолет?
— Даже приблизительно не представляю. В таких вещах я совсем не разбираюсь. На вертолетах я просто летал, мне ровным счетом ничего не известно об их устройстве.
И это действительно более или менее соответствовало истине. Я никогда не стремился узнать техническую информацию, которая не требовалась мне непосредственно. Относительно оружия мне нужно знать только то, как работает оно, какими боеприпасами стреляет и что делать в случае неисправности. Мне нет никакого дела до начальной скорости пули и прочей подобной чепухи, потому что от нее нет никакой практической пользы. Надо прицелиться, нажать на спусковой крючок, прогремит выстрел, и пуля уйдет в цель. Этот же самый принцип относится к вертолетам и остальной технике. Подобно большинству профессиональных солдат, я с неприкрытым подозрением отношусь к тем, кто держит в голове обилие статистического мусора. Нередко за этим человек скрывает собственную некомпетентность. Пусть он знает назубок ворох всякой чепухи; в конечном счете значение имеет только то, как все это применяется на практике.
Впрочем, сейчас подобные вопросы не имели никакого смысла; все эти сведения можно было запросто узнать из справочника «Джейн». Однако на это уходило время, что было совсем неплохо, и меня не били.
Я сидел, как обычно, изображая недоумение и покорность. Единственная проблема заключалась в том, что иракцы все больше и больше заводились, обвиняя меня в том, что я не хочу им помогать. Однако, наверное, мои ответы звучали убедительно, потому что я на самом деле говорил правду. Я действительно ни хрена не смыслил в технике.
— Как опускается грузовой люк?
— Нужно нажать какую-то кнопку.
— Где находится эта кнопка?
— Не знаю…
В конце концов иракцы сдались, и меня отвели обратно в камеру. Там было темно. Мне с глаз сняли повязку, но наручники оставили. Я уже давно перестал чувствовать пальцы. Запястья настолько распухли, что полностью скрыли браслеты. Руки стали похожи на воздушные шары.
Я слышал, как затем таскали на допрос Динджера, потом снова пришли ко мне. По моим прикидкам, это был третий допрос в течение двадцати четырех часов. Этот раз получился самым жутким, потому что меня забрали в кромешной темноте.
Сначала Голос снова задал несколько вопросов по поводу устройства вертолетов. Затем меня стали расспрашивать о стратегическом плане военной кампании.
— Генерал Шварцкопф и союзные войска — как собираются они вторгаться в Ирак?
— Не знаю.
— Вторжение в Ирак будет?
— Не знаю.
— Сколько у вас здесь самолетов?
— Не знаю.
— Сколько сирийских солдат готовы вторгнуться в Ирак с территории Сирии?
— Не знаю.
— Как ты думаешь, это реально, что вторжение будет осуществляться с территории Сирии?