Браво-Два-Ноль
Шрифт:
— Не знаю.
— Собирается ли Израиль воевать с Ираком?
— Не знаю.
— Ладно, сколько у англичан здесь солдат?
— Вот это я знаю. Читал в газете. Кажется, от сорока до пятидесяти тысяч. Боюсь, меня это особенно не интересовало.
— Сколько танков готовится ко вторжению в Кувейт и Ирак?
— Не знаю.
— Сколько самолетов?
— Не знаю.
— Понимает ли Буш, что он убивает наших женщин и детей?
Мне было как-то странно слышать все это, однако я чувствовал себя прекрасно: по крайней мере меня не били и никто не вспоминал про то, что в результате боевых столкновений погибло столько людей.
Затем снова последовало обилие пауз, и наконец:
— Энди, ты не хочешь мне помочь. Ты должен знать, сколько у вас самолетов.
Я чувствовал бесконечную усталость. Поспать мне, по сути дела, так и не удалось, я проголодался и хотел пить. Я просто умирал от жажды.
При свете дня все с тем же пугающим грохотом охранники открыли дверь и принесли мне кувшин воды. Это оказалась жуткая вонючая жидкость, судя по всему, набранная в сточной канаве, но меня это особенно не волновало. Это была влага. И даже если потом от нее мне станет плохо, по крайней мере она поможет пополнить запас жидкости — разумеется, если только от нее меня сразу же не вырвет.
Охранники хотели забрать кувшин с собой, поэтому мне пришлось выпить все за один присест. Впервые с момента первого допроса мне развязали глаза и сняли наручники. Я сидел на полу, сжимая кувшин обеими руками, а охранники стояли надо мной.
Я начал пить. Как только холодная вода коснулась обломков зубов, мой рот взорвался болью. Но тут, выглянув из-под ног охранников в коридор, я увидел Стэна. В Стэне добрых шесть футов четыре дюйма, и его тащили солдаты, едва доходившие ему до подмышек. Вся его голова, в том числе и борода, были рыжевато-бурыми. Раскроенный череп зиял большой блестящей раной. Брюки Стэна были покрыты коркой спекшейся крови, засохшей грязи и дерьма. Глаза его были закрыты, и он громко стонал. На него было страшно смотреть. Сгорбленный и разбитый, Стэн уже миновал ту стадию, когда нужно притворяться раненым и растерявшимся. По сравнению с ним я почувствовал себя так, словно только что выписался из санатория. Я видел Стэна впервые с тех пор, как мы безуспешно пытались связаться с американскими самолетами с помощью ТМ.
Я вспомнил, как мы с Динджером ночью слышали голоса охранников, кричавших кому-то: «Встать, плохой парень! Встать!» Значит, они действительно звали Стэна по имени.
Обернувшись, охранники увидели, что я смотрю в коридор. Выбив у меня из рук кувшин, они словно сумасшедшие заработали ногами.
— Не смотреть! — кричали они. — Не смотреть!
Меня били впервые с момента первого допроса, и я бы предпочел обойтись без этого. Я понятия не имел, то ли охранники оставили дверь открытой по неосторожности, то ли это было сделано сознательно.
Я сжался в комок на сыром бетоне. Зубы мои зверски болели, но я старался видеть во всем только светлые стороны: охранники забыли надеть на меня наручники. Благословение!
Меня начало тошнить, но я пытался изо всех сил сдержать все в себе. Я не хотел обезвоживания организма. Наконец я уже не мог больше держаться, и меня вырвало. Я снова потерял всю ту драгоценную жидкость, которую только что получил.
Я слышал, как Динджера увели; я не слышал, как Стэна вернули в камеру. Через какое-то время пришли за мной. Произошла обычная рутина. Мне завязали глаза и надели наручники, а затем, не сказав ни слова, вытащили в коридор.
Меня усадили на стул. Последовало долгое-предолгое молчание. Я слышал шелест ног и скрип ручек по бумаге. Чувствовал те же самые запахи.
Так я просидел, наверное, с час.
— Энди, — наконец услышал я, — сегодня нам будет нужна от тебя правда.
Это был тот же самый Голос, но только в новом амплуа. Теперь он был решительный, нетерпеливый, настроенный серьезно.
— Мы знаем, что все это время ты нам лгал. Мы пытались тебе помочь. Ты нам совсем не помогаешь. Поэтому мы добудем из тебя правду другими путями. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, но я не знаю, чего вы от меня хотите. Я рассказал вам все, что знал. Я пытаюсь вам помочь.
— Хорошо. Что ты делаешь в Ираке?
Я начал повторять все то же самое. Не успел я закончить, как следователь вскочил с места и подошел ко мне.
— Это все, что мне известно, — сказал я, пытаясь на слух определить, где он находится и куда мне повернуться.
— Ты лжешь! — выкрикнул он прямо мне в лицо. — Нам все известно! Нам известно, что ты лжешь!
Следователь поднял мне лицо и принялся хлестать по щекам. Солдаты поддерживали меня с двух сторон за плечи.
Наконец затрещины прекратились, и Голос снова закричал, так близко, что я ощутил щекой его дыхание.
— Откуда нам известно, что ты лжешь? Потому что ваш радист у нас в госпитале, вот почему. Мы захватили его в плен, и он нам все рассказал.
Такая возможность существовала. Быть может, Быстроногий остался в живых, и в том состоянии, в котором он находился, он действительно мог рассказать все. Все что угодно. Однако Голос не сообщил мне, что именно сказал Быстроногий. А что, если это блеф?
— Ты лжешь, Энди, ведь так? Признайся!
— Нет, я не лгу. Я больше ничем не могу вам помочь. Я очень хочу помочь, но я просто ничего не знаю.
Я наполнил свой голос мольбой. Совершенно сбитый с толку, я пытался понять, зачем мне рассказали про Быстроногого.
Еще несколько затрещин, и я повалился на пол. Меня подняли на ноги и освободили от наручников. Не успел я начать гадать, зачем, меня начали раздевать. Внезапно я отчетливо представил себе, как мне отрезают член.
С меня сорвали рубашку и спустили до колен брюки. «Ну вот, — подумал я, — сейчас меня будут трахать».
Но меня усадили на стул и заставили опустить голову. Сделав глубокий вдох, я стал ждать.
Наверное, это был брусок четыре на два фута или метровый обрезок рукоятки весла. Бах! Удары оказались совершенно неожиданными — бах! бах! — и я завопил словно безумный. Ребята усердно колотили меня по спине и затылку. Наверное, я потерял сознание еще до того, как свалился на пол.