Бразильский вояж
Шрифт:
Сестре он оставил дом с двумя служанками, который оплачивал сахиб Медхао. Они же воспитывали её ребёнка. Нику это совсем не нравилось, но делать нечего, раз мать так считала нужным. Она наведывалась к дочке каждый месяц, заваливая её подарками и балуя безмерно.
Однако в глазах сестры при прощании Ник заметил грусть, и понял, что она знает, что конец её счастью близок. Ему было грустно, но что он мог сделать? Знал, что она сможет управляться с остатками его компании, и это будет для неё не только забота и труд, но и достаток в доме. А там может подвернуться хорошая партия, и она вновь обзаведётся семьёй.
Эти воспоминания и мысли перемежались у него с воспоминаниями о Алме и предстоящей встрече. Это постоянно волновало его, заставляло грустить и торопить время, что оказалось совершенно бесполезным занятием.
Путь оказался трудным, море штормило, а у южной оконечности Африки их суда отнесло далеко на юг. Ник вспомнил рассказы отца о снеге, морозах и жутких колючих ветрах, когда на палубу нельзя было высунуть нос. Особенно жуткими были снежные заряды, обрушивавшиеся на судно чуть ли не каждый день. Люди болели, умирали, а Ник старался напялить на себя все одежды, чтобы хоть как-то согреться. Лишь хорошие деньги позволяли ему прилично питаться и тем сохранить здоровье.
Но после почти месячного качания среди снегов и седых волн, судно вышло в Атлантику и заспешило в тёплые края, что скоро благотворно повлияло на людей.
Одно судно пропало в морской круговерти, и теперь на север пробиралось только два корабля, с обессиленной командой на каждом. Страх поселился в сердцах, ожидая встречи с пиратами.
Бог оказался милостивым к ним. Пираты появились лишь на траверзе Луанды, но суда, потрёпанные и искалеченные, укрылись в её бухте.
Простояли больше месяца, ремонтируясь и отдыхая. Запаслись водой, провиантом, дровами, и продолжили путь в Лиссабон.
Эпилог
Алма с тоской смотрела через решётку в окно, мысли её были далеко от этого дома и города. Стояла хорошая, почти не жаркая погода, на душе скребли кошки, а совесть взывала к прощению.
Она зачастила в церковь, каялась, молилась, соблюдала все посты и сейчас выглядела измученной и подавленной. Долгое отсутствие Ника побуждало думать, что он больше вообще не вернётся, сгинув вдали от дома. И это повергало её в такое уныние и тоску, что лишь сын заставлял её продолжать жить.
Витор отвлёк её от мрачного созерцания улицы, затеребил её за подол платья, требуя внимания. Он ещё плохо говорил, но мать его понимала. Ведь ему недавно пошёл третий год, а отца уже два года как нет.
Она взяла сына и, как часто теперь делала, пошла с ним на пристани, где они наблюдали за приходом и уходом судов, погрузкой и пьяными матросами. И Алма говорила сыну об отце, ожидала каждый раз его прибытия, но это уже мало утешало и успокаивало её. Он не появлялся, а убеждение в его гибели всё укреплялось, ширилось, как и её тоска и одиночества.
Жизнь её всё больше походила на аскетическую. Даже сына кормила скудно, тот часто хныкал и даже плакал, требуя еды. А питались они в основном фруктами и салатами с корнеплодами. Мясо ели только по большим праздникам, а грецкие орехи поедали лишь раз в неделю, как наиболее мирскую еду.
И на этот раз судно с Ником не отшвартовалось у причала и не стало на якоря вдали, готовое спустить шлюпку и свезти пассажиров на берег.
В тёмном наряде скорбящей, Алма медленно шла домой, не очень обращая на Витора внимания, заставляя его идти своими ногами.
Калитка в крохотный дворик была не заперта, как она обычно делала, и это удивило её и обеспокоило. Показалось, что в дом могли проникнуть воры. В страхе она прошла в дверь домика, которая тоже оказалась не запертой.
В большой комнате она увидела мужчину и почти открыла рот, чтобы закричать в ужасе, но перед нею стоял Ник, осунувшийся и изменившийся, но улыбающийся натянутой улыбкой сомнения.
— Боже! Ник! А мы только что из порта! Высматривали твоё судно! Витор!
Ник подошёл, взял её лицо в руки и пристально смотрел ей в глаза. Они быстро наполнились слезами, происхождение которых никто не знал.
— Милый мой! Когда же твоё судно пришло в порт, что я его прозевала?
— Мы стали на якоря на рейде на рассвете. Ну, как вы тут, мои любимые? — и он обнял Алму и поцеловал в губы долгим поцелуем голодного мужчины. Их отвлёк плач сына, который испугался незнакомого дядю и теперь вопил, обнимая материнские ноги.
— Сынок, посмотри, это твой папа! — Она затуманенными глазами смотрела то на сына, то на отца его, но мальчик не обращал на это никакого внимания. Этот дядя был ему чужим, незнакомым и он его боялся.
— Погоди, — остановила она Ника. — Пусть немного привыкнет. Он же тебя не может помнить. Ты ведь уехал, когда ему было три месяца! Господи, благодарю тебя за ниспослание мне моего любимого и долгожданного супруга!
— А ты что так одета, Алмита? Словно монашка или пожилая женщина.
— Я так тосковала по тебе, дорогой мой, что больше не могла одеваться весело и светло. Но теперь я постараюсь быть светлее. Я помню, как тебе нравилось меня видеть в светлых одеждах. Ты голоден, наверное! Я сейчас всё приготовлю. Но мы тебя не ждали именно сегодня, и ничего такого у нас нет. Если ты подождёшь, я сбегаю в лавку за продуктами. А тем временем вода в очаге закипит. Подождёшь? С сыном познакомишься поближе, — и она стала уговаривать мальчика побыть с папой, пока мамочка принесёт вкусной еды.
Витор успокоился, лишь получив от отца несколько игрушек, которые тот вывалил на пол и отвлёк ребёнка от мамы.
Через час с небольшим они сидели все втроём за столом и с аппетитом уплетали самые вкусные блюда, запивая всё это лёгким красным вином, которое Алма никогда не пила без мужа.
Она сидела с радостной улыбкой, вся обвешанная украшениями, а на полу виднелись штуки великолепного шелка, муслина и даже газа. Алма мило всем этим интересовалась, а больше посматривала на Ника, любуюсь им и мечтая о нём.