Брекен и Ребекка
Шрифт:
О да, кто-то живой там есть, и он болен чумой. Брекен почуял знакомый отвратительный запах и услышал движение. По крайней мере она жива. Он ринулся вперед, крича:
— Ребекка! Ребекка! Это я, Брекен! — И побежал что было сил по туннелям.
На самом подходе к норе, где прежде жила Келью, он наткнулся не на Ребекку, а на Комфри, который, завидев Брекена, выставил вперед свой узкий носик и заикаясь сказал:
— Здравствуй, Бр-бр-брекен.
Брекен даже не задумался о том, что может делать в таком месте Комфри, а сразу спросил:
— Она здесь? Она жива?
— У нее чу-чу-чума, — ответил Комфри. — Ей
Ребекка сидела забившись в тот же угол, где она провела множество дней во время своей предыдущей болезни. Глаза у нее опухли, но щелочки между веками еще оставались, а рот был широко раскрыт, и дышала она с трудом. В области носа уже начали появляться припухлости. Возле ее головы на полу лежала белая глянцевая луковица растения, цветок которого Брекен заметил у входа.
Комфри подошел к Ребекке.
— Тебе обязательно надо съесть это, Р-ребекка, — ласково проговорил он и легонько притронулся к ней, чтобы привлечь ее внимание. — Пожалуйста, по-по-по-пытайся.
— Ребекка, — прошептал Брекен, — это я, Брекен.
Она вздохнула, и он заметил, что из глаз у нее текут слезы, но не понял, болезнь ли тому причиной или нечто иное.
— Спасибо, — едва слышно прошептала она.
— За-заставь ее это проглотить, — в отчаянии попросил Брекена Комфри. — Ей это поможет, я точно з-з-знаю.
— А что это за растение? — спросил Брекен.
— Я отыскал его на пастбище у болота за Истсайдом. Тамошние жители называют его луговым шафраном, но лишь немногим из них доводилось его видеть, оно встречается очень редко. Но я все-таки нашел его и с пе-пе-первого взгляда по-понял, что оно необходимо Ре-ребек-ке. Я это почувствовал. Если ей нужна по-помощь, я всегда чу-чувствую. Это особое лекарственное растение… Я часто отыскивал тра-травы, которые ей требовались. Но я не знал, что оно понадобится ей самой. Раньше они были нужны для тех, кого она лечила. — Голос его дрожал, он все время подпихивал белую луковицу к носу Ребекки, надеясь, что она откусит от нее хоть кусочек. — Ты не должна умирать, — сказал он, словно упрекая ее в чем-то. — А если ты его не поешь, будешь очень долго поправляться. — Он перевел взгляд на Брекена и, словно уловив его мысли, сказал: — Ты зря боишься, что она умрет. Она не может умереть. — Комфри произнес эти слова с глубочайшей убежденностью.
Если бы все это происходило в другое время и в другом месте, Брекен мог бы поклясться, что по покрытому нарывами лицу Ребекки промелькнула тень улыбки.
— Ребекка, — заговорил он, — Ребекка… — Тон его голоса внезапно изменился, и он решительно заявил: — Тебе в любом случае придется запихать в себя луковицу, которую принес Комфри. — Он взял ее, откусил кусочек, разжевал и, выплюнув получившуюся кашицу себе на лапу, принялся кормить ею Ребекку. Жевать сама она не могла, но ей удалось набрать кашицы в рот и проглотить ее.
Когда это произошло, Брекен с полнейшей уверенностью понял, что она не умрет или, точнее, как выразился Комфри, говоривший, несмотря на свое заикание, с великой верой, что она не может умереть.
— Большинство больных умирает из-за того, что они совсем ничего не едят и не могут нормально дышать, — спокойно объяснил Брекену Комфри, который теперь воспринимал Ребекку и Брекена как две части единого целого и решил заботиться о них одинаково. — Роза рассказывала мне о луговом шафране, я даже помню
Брекен слушал его невнимательно, зато Ребекка впоследствии обнаружила, что запомнила каждое его слово. Ужасной особенностью чумы является то, что мозг сохраняет полнейшую ясность, хотя тело отказывается ему повиноваться.
Вероятно, Брекен интуитивно догадался об этом, ведь он все время разговаривал с Ребеккой так, словно она прекрасно могла его слышать, и обращался с ней как с драгоценнейшим созданием, да, собственно, он так к ней и относился. Ни он, ни Комфри не обращали внимания на изуродовавшие ее лицо нарывы, которые продолжали набухать, ни на чудовищную вонь, которая от них исходила, когда они вскрывались. Они видели перед собой лишь бесконечно дорогую им Ребекку, а не язвы и нарывы, Ребекку, которая в свое время многих вылечила, а теперь так сильно страдала, и оба стремились поделиться с нею силами и принести ей облегчение. Сила Комфри зиждилась на непоколебимой вере в то, что Ребекка будет жить, а источником силы Брекена была его любовь.
Наряду с этими двумя силами в норе, некогда принадлежавшей Келью, присутствовала и третья: сила молитв, которые творил Босвелл, стоявший возле Камня. Он находился очень далеко, но думал о них обоих и обо всех обитателях лугов и Данктона, и сила его любви, многократно умноженная Камнем, не ведала границ и препятствий.
В ту долгую ночь, когда Ребекка заболела, Босвеллу, возможно, удалось как-то почувствовать это, и он принялся шептать слова молитвы, которые выучил, как полагалось всем летописцам, хоть и не думал, что когда-нибудь решится произнести их вслух. Но теперь ему показалось, что делать это так же просто, как дышать, ведь каждое из слов несло в себе благословение, заключенное в безмолвии Камня:
Сила Камня да приидет к тебе,
Даруя покой.
Сила солнца да приидет к тебе,
Даруя тепло.
Сила луны да приидет к тебе,
Даруя прохладу.
Сила дождя да приидет к тебе,
Даруя свежесть.
Сила смерти да покинет тебя,
Преткнувшись о Камень.
Сила жизни да вернется к тебе,
Дарованная Камнем.
Сила Камня да пребудет в тебе,
И ты есть Камень.
Ибо все в тебе от Камня.
Он творил эту молитву ради всей системы, ради кротов, чьи страдания он видел, ради тех, кому не суждено было познать безмолвие Камня, он произносил эти слова ради Брекена, шептал их ради Ребекки, зная, что молитва эта несет покой и тишину. Она и была третьей силой, которая проникла в нору Келью и помогала Брекену, Комфри и Ребекке на всем протяжении борьбы с чумой.