Брекен и Ребекка

Хорвуд Уильям

На третий день Брекен с Босвеллом вернулись в Бэрроу-Вэйл, чтобы по крайней мере попытаться унять шишку. Меккинс не пожелал покидать собственные туннели и остался в Болотном Крае, а с ним и Ребекка, которая считала, что именно там ее помощь пригодится больше всего. К этому времени в системе от чумы погибло столько кротов, что оставшимся в живых уже не удавалось очистить туннели от трупов. Они валялись повсюду, распространяя вокруг себя зловоние: посреди проходов, в норах, на подступах к выходам и даже в тех местах, где рывшихся в земле в поисках червей кротов внезапно настигал беспощадный недуг.

По телам погибших, на которых имелись те же признаки болезни, что и у скончавшихся первыми чужаков,

скакали блоки. По-прежнему стояла сильная жара, трупы разлагались быстро, и в воздухе повсюду витал удушливый смрад смерти.

По прошествии трех дней в системе не осталось ни одного крота, который мог бы порадоваться тому, что никто из его друзей и близких родственников не погиб. Одни лишились сестер и братьев, у других умерли соседи, и многих изумляло то, что сами они до сих пор живы. Но в некоторых местах — ближе к склонам и в отдельных районах Вестсайда — жертвой болезни пали лишь немногие, и жители других частей системы дивились везению тамошних обитателей, тщетно пытаясь доискаться его причин.

В последующие два дня эпидемия приутихла, посулив обманчивую надежду на лучшее, и жители Бэрроу-Вэйла, чья склонность взахлеб обсуждать происходящее и распространять всяческие слухи достигла предела, стали говорить, что беда миновала, и, хотя лишь одному Камню ведомо, почему она обошла их стороной, все же… Но на следующий день эпидемия вспыхнула с новой силой, только болезнь стала протекать несколько иначе. Чума, словно живое существо, поняла, что ей не удастся мгновенно сгубить всех кротов, и стала действовать медленно, приняв иное обличье.

Кроты начинали потеть, затем на боках и в паху появлялись зловонные, но не причинявшие боли язвы. Потом на морде, в основном в области носа, под кожей возникали узелки и вздутия, из-за чего дыхание становилось затрудненным, и больной начинал жутко хрипеть. Постепенно болезнь добиралась до легких — об этом свидетельствовали приступы рвоты и кашля, а кроты, начавшие харкать кровью, неизменно вскоре умирали.

Повсюду в системе слышался хор голосов, сливавшихся в общий жалобный стон, раздавались крики несчастных, и лишь немногие оказывались в силах их утешить, а помочь им не мог никто. Те, кого болезнь обошла стороной, пребывали в полной растерянности и бродили по туннелям, словно сознание того, что рядом происходит величайшая трагедия, не позволяло им спокойно сидеть на месте, но они были не в состоянии оказать помощь кому-либо из страждущих.

Вскоре Брекен понял, что в системе царит хаос. Многие из кротов, выполнявших его просьбы и поручения, просто-напросто исчезли, а остальные пристрастились к ведению бесконечных разговоров, что стало единственным утешением охваченных паникой обитателей Бэрроу-Вэйла. Казалось, им становилось легче, когда они собирались вместе, чтобы обменяться новостями о ходе эпидемии и обсудить, почему в предрассветное время кротов умирает больше, чем в какое-либо другое, а также почему вздутия, которые через два-три дня превращаются в язвы, чаще всего появляются в области живота и паха. Заразившиеся этой новой разновидностью чумы умирали по прошествии примерно четырех дней, и единственная ее особенность, внушавшая хотя бы слабую надежду, заключалась в том, что хоть от нее и погибало большинство заразившихся, но некоторым удавалось выжить.

Не все впали в панику. Так, например, Комфри сохранял хладнокровие. Он покинул луга, углубился в лес и принялся искать растение, о котором когда-то очень давно упоминала Роза.

— Как жаль, что я толком не запомнил ее слов, — сокрушался он.

Вскоре среди досужих болтунов из Бэрроу-Вэйла распространилась идея, будто бы чуму наслал на них Камень, который прогневался на жителей системы за то, что они перестали соблюдать древние обычаи во время правления Мандрейка и Руна.

На

основе этой идеи вскоре возникла новая: якобы и «целиться от чумы можно, лишь сходив к Камню и притронувшись к нему. Подтверждением ей служила история о том, что один из благополучно справившихся с болезнью кротов незадолго до ее начала побывал у Камня и притронулся к нему. Все охотно в это поверили и сочли, что этот крот является живым доказательством того, что Камень всесилен.

— Это правда, Босвелл, или очередное суеверие? — спросил Брекен, и слова его прозвучали скорее как утверждение, а не как вопрос. Он заметил, что некоторые из кротов, побывавших у Камня, все равно погибли, и скептически отнесся к доводам поборников идеи о всесилии Камня, утверждавшим, будто те кроты совершили в своей жизни такое множество проступков, что Камень отказал им в помощи.

— В том смысле, в котором говоришь ты, это неправда, — сказал Босвелл, нарушив молчание, в котором он провел почти все время с тех пор, как разразилась эпидемия чумы. — Эти кроты ошибаются, полагая, будто Камень сам по себе обладает силой. Частица этой силы скрыта в душе каждого из нас, а мы вольны использовать ее на добрые дела или на дурные. Возможно, если подойти к Камню с верой и притронуться к нему, эта сила и высвободится, но она не приходит извне. Несмотря на весь твой скептицизм, Брекен, эта сила есть и в тебе.

— Но разве я могу уберечься от чумы? — с горечью спросил Брекен, думая о множестве умерших от болезни кротов. — Разве им это помогло?

Босвелл промолчал, и терзавшая душу Брекена горечь переросла в негодование. Подобно многим он считал, что чума послана ему в наказание, но он ощущал это с гораздо большей остротой, поскольку являлся руководителем Данктонской системы и, хотя никто из окружающих не говорил ничего подобного, полагал, что несет ответственность за происходящее. Как и Ребекку, его угнетало сознание того, что он не в силах облегчить страдания больных, и ему казалось, будто он в чем-то виноват. Все эти чувства он выплеснул на Босвелла, обращаясь не столько к нему самому, сколько к Камню.

Босвелл хранил молчание.

— Так куда же девается эта хваленая сила Камня, когда она оказывается нужней всего? — с яростью вопрошал Брекен. — Ты так красно рассуждаешь, говоря о Камне, но где же его помощь, когда она действительно необходима? Почему он не вмешался и не предотвратил все эти ужасы? — Брекен взмахнул лапой, указывая на туннели Бэрроу-Вэйла, наполненные перепуганными кротами. — Ну, что скажешь, Босвелл?

Но Босвелл по-прежнему молчал. Он знал, что в душе Брекена есть частица Камня и когда-нибудь он это поймет. А считать, что чума послана обитателям системы в наказание, так же нелепо, как думать, будто солнце дарит им тепло и свет в награду за хорошее поведение. Чума является частью жизни, как и смерть, но Босвелл не сумел в тот момент выразить свои мысли словами.

— Я сам отправлюсь к Камню, — сказал он в конце концов.

— Будешь молиться? — насмешливо спросил Брекен. — Или ты хочешь к нему прикоснуться, чтобы уберечься от заразы?.. — Он оборвал себя, чувствуя на душе невероятную тяжесть от накопившейся в ней горечи и внезапный страх при мысли, что Босвелл вот-вот покинет его. Повинуясь порыву, он подошел к Босвеллу.

— Что же будет со всеми нами и с системой?

Посмотрев на Босвелла, он увидел, что его ясные темно-карие глаза полны сочувствия и тепла, которым он всегда был готов поделиться с тем, кто захочет встретиться с ним взглядом. Босвелл понимал, как велик гнев Брекена и как он мучается, ведь он искренне любил его, и эта любовь с каждым днем становилась все сильней. Он знал, что Брекен может отчаянно негодовать на Камень и так же отчаянно любить его, и это не страшно, потому что нет ничего хуже равнодушия.