Бремя империи
Шрифт:
Наконец Каха Несторович открыл глаза. За то время, пока он сидел в своего рода прострации, никто не посмел открыть дверь и побеспокоить его, нарушить уединение. Он встал, дотянулся до одного из подсвечников, свечи в котором сгорели уже наполовину, поставил его на приставной столик. Из стоящего у столика кейса достал несколько листов белой бумаги и простой карандаш. Задумался…
Гирман и Путилов. Объяснений этой встречи – а она, безусловно, не случайна – могут быть два. Гирман и Путилов сговариваются о чем-то – и в том и в другом случае.
Карандаш вывел на листе бумаги «сговор»…
О чем они могут сговариваться? Либо это обычная бюрократическая интрига – прожив на свете довольно долго, повращавшись в кругах высшей петербургской власти, Каха Цакая уже не удивлялся никаким бюрократическим заговорам, направленным на то, чтобы спихнуть кого-то, кто сидит выше, и самому занять его место. Гирман может метить на его место? Да вполне – хотя сложно, сложнее даже, чем подсидеть министра, – но вполне возможно. Хотя маловероятно – именно потому, что по статуту должности несменяемый товарищ министра на то и называется несменяемый, что его не меняют. Для того чтобы его сменили, нужно, чтобы произошло что-то совсем из рук вон выходящее. Гирман мог подсиживать двоих – либо его, Цакая, либо министра. Если бы он подсиживал министра – то скорее всего пришел бы к самому Цакая. Был еще маловероятный вариант, что Путилов просто переманивает работника в свою структуру – такой вариант хоть и маловероятен, но его исключать полностью тоже нельзя.
Карандаш написал три цифры, с единицы по тройку, и напротив каждой из них соответственно: «копает под меня», «копает под министра» и «меняет работу».
Подумав, товарищ министра зачеркнул написанное и написал то же самое, только в другой последовательности, по степени вероятности событий. На первом месте – «копает под министра», на втором – «меняет работу», на третьем – «копает под меня». Все-таки сместить постоянного товарища министра и занять его должность самому сложно, даже очень сложно. Наверное, так…
Второй вариант сговора – то, что и подозревал Цакая. Ему уже давно не нравилось то, что британская разведка весьма вольно действует на Восточных территориях, слишком часто ее эмиссары обходили расставленные для них ловушки. Этому напрашивалось только одно объяснение. Оно было страшным, но еще страшнее было совать голову в песок, уподобляясь австралийскому страусу. Где-то на самом верху действовал британский агент, передавая информацию об антитеррористических и контрразведывательных мероприятиях своим хозяевам.
Цакая отложил исписанный лист, достал следующий. Итак, идущий из Лондона заговор…
На что он может быть направлен? Судя по размаху – а Цакая как опытный игрок угадывал масштаб интриги, – на что-то серьезное. Таким серьезным может быть только отторжение территорий от России. Сейчас Россия занимает доминирующее положение на рынке нефти, вместе с Германией с ее африканскими запасами – почти абсолютное. Остальные, если кто и добывает, – то только для своих нужд, и то часто не хватает. Россия устанавливала такую цену, какую хотела, но дело было даже не в цене, цена была разумной. Расплата за нефть шла не национальными валютами, то есть мало чего стоящими бумажками, – а либо золотом, либо товарами, на которые укажет продавец – то есть Россия, – по зачетным ценам. Британия вместе с САСШ уже не раз поднимали вопрос о создании некоей глобальной наднациональной расчетной валюты, долженствующей оживить межгосударственную торговлю, чахнущую из-за несовершенства расчетной системы (простыми словами, из-за того, что у тех, кто хотел покупать, не было, на что покупать, не было того, что нужно было продавцу). Естественно, ее эмиссионный центр должен был находиться в Лондоне, пыжившемся стать мировой финансовой столицей. Но для этого не хватало главного – согласия России и Германии, а без них наднациональная валюта оказывалась необеспеченной. Если же у британцев будет Восток – у них будет не только нефть, у них будет громадная и вполне к нашему времени обустроенная должным образом территория – с производством, с коммуникациями, с энергетической системой, с образованным и большей частью выведенным из вековой нищеты населением. Куш, ради которого любая держава пойдет на все.
Итак, отторжение. Предположим, это будет отторжение. Военное вторжение не подходит – хотя Цакая и не был военным аналитиком, но его познаний в военном деле хватало, чтобы понять – прямое военное вторжение обречено на провал. Никто не будет связываться с державой, имеющей на вооружении более двух тысяч ядерных зарядов с современными средствами доставки. Никто не будет связываться с державой, у которой десять тяжелых авианосцев. Никто не будет связываться с державой, в которой только в Императорском стрелковом обществе, фактически народном ополчении, состоит больше шестидесяти миллионов человек, и каждый из них готов защищать свою землю с оружием в руках. Никто не будет связываться с державой, у которой уже больше миллиарда населения и которая занимает едва ли не четверть территории Земли. Никто не будет связываться с таким государством – если только находится в здравом уме. Готового плацдарма для сосредоточения войск на берегу нет, а любой морской десант, даже поддержанный всем британским и американским флотом, обречен.
Но то, что нельзя получить мечом, – можно получить ядом! Любимый прием «просвещенных мореплавателей», они вообще избегают открытых схваток.
Мятеж. То, чего не было уже десятилетиями, – последние открытые столкновения крупных соединений мятежников с регулярными силами русской армии имели место более сорока лет назад. Костер потушили – но в угольном мраке остались тлеющие огоньки, и если на них плеснуть бензином…
Для того чтобы произошел мятеж, должно произойти примерно то, о чем говорил Гирман. Нечто такое, что заставит любого мусульманина выйти на улицу, что заставит любого исповедующего ислам почувствовать себя оскорбленным до глубины души. Нечто такое, что заставит его выступить против государства. Теракт в этом случае не подойдет, большая часть уммы ненавидит террористов, проливающих кровь и христиан, и мусульман, убивающих стариков, женщин, детей. Какой бы теракт ни произошел – люди не пойдут из-за этого на улицу устраивать массовые бесчинства и выступать против власти.
Тогда что же? Что?
Предположим, Гирман сказал то, что нужно британской или североамериканской разведке. Что он тогда сказал?
Остается один вопрос – как они выведут людей на улицы? Почему люди должны поверить их лозунгам и пойти за ними? Если у них есть столько верных им людей, готовых поддержать мятеж, – почему мы не знаем об этом? Даже про десять процентов активистов мы бы знали – среди этих десяти процентов обязательно был бы наш агент и не один. В любой среде, включая и мусульманскую. В конце концов – и мы не лаптем щи хлебаем, простите…
Вот и делаю я вывод, други мои, – что на данный момент никакого заговора в широких массах не существует. Да, внедрены на свои места организаторы – но не более. Те, кто будет выходить на площади, бить городовых и участвовать в массовых бесчинствах, до сих пор не знают, что они будут делать именно это. Не знают и не хотят этого делать – сейчас. Должно произойти нечто такое, что подвигнет этих людей выйти на баррикады. Нечто настолько страшное – что дома не сможет остаться ни один правоверный мусульманин. Вот так вот…
И это еще не все, кое-что он сказал потом, когда они остались наедине. Возможно, самое важное из сказанного.
Вот смотри. Сейчас мы чем занимаемся? Ловим – то одного, то другого, то третьего. Ловим, потом в кутузку, потом к судье. А сейчас нам британцы такой шанс дают, какого у нас не было и не будет. Если сейчас мы передавим и дадим британцам понять, что нам все известно, – они просто отложат намеченную ими операцию. Операцию-то они отложат – но вся разведсеть останется. Все те, кто работает на них, все, кто спит и видит британское владычество на Востоке – все они останутся живыми – у нас в тылу. А вот если они начнут – но мы будем знать об этом и будем готовы встретить их во всеоружии. Тогда все гады вылезут из своих нор – и мы накроем одним ударом всех! Понимаешь – всех, до последнего. И что с ними произойдет – решать только нам, во время мятежа есть единственный суд – военно-полевой…