Бремя Могущества

Хольбайн Вольфганг

— Они приблизились к столу и остановились в двух шагах от него. Гордон бросил взгляд на раскрытые страницы, но ничего так и не смог понять. Произошло нечто странное: он смотрел на необычные значки, заполнявшие страницы, сознавая, что их не могла вывести рука человека, скорее, они уподоблялись корявым попыткам ребенка освоить премудрости каллиграфии, однако их труднопостижимая последовательная регулярность и закономерность чередования наводила на мысль о каких–то незнакомых ему иероглифах. Но как ни пытался он присмотреться к ним, как ни пытался их разобрать, они, словно обладая какой–то магической непроницаемостью,

таинственным образом ускользали от него.

С трудом оторвал он взор от этой книги и посмотрел на мертвеца. В следующую секунду Тремейн чуть было не завопил от ужаса.

Глаза незнакомца были широко раскрыты, и Тремейн, подойдя почти вплотную к нему, смог убедиться, что зловещие черты этого лица, его мертвенная бледность объяснялись никак не загадочной хворью, а всего лишь толстым слоем пыли. Пыли, осевшей даже на его зрачках…

— Как это?.. — выдавил Гордон и осекся.

Незнакомец пошевелился. Пыль посыпалась сего одежды, и Гордон даже заметил, как протянувшиеся между его пальцев тонкие паутинки стали рваться. Медленно, очень медленно тело наклонилось вперед, зависло на секунду или две в положении неустойчивого равновесия, словно поддерживаемое незримыми нитями, и упало на письменный стол. Звук от этого падения был такой, будто, не выдержав напряжения, на пол рухнула балка.

— Боже мой… Боже мой, — пролепетал Тремейн. — Что… что это такое? Что здесь только творится? Я… я… Давай отсюда уходить!

— Подожди минуту, — попросил Гордон, быстро схватив Тремейна за руку. — Подсоби–ка мне.

Тот в страхе выпучил на него глаза.

— Что… что ты собираешься делать? — запинаясь спросил он.

Гордон молча показал на раскрытую книгу, лежавшую перед мертвецом. Падая, он накрыл собой фолиант, а его скрюченные в судороге пальцы зажали одну из страниц.

— Я хочу забрать с собой эту штуковину, — пояснил Гордон. — Помоги мне.

Тремейн в ужасе отшатнулся.

— С ума сошел! — вырвалось у него. — Да я к нему не притронусь!

Гордон секунду или две молчал, яростно сопя.

— Чего ты боишься? Он что, укусит тебя, что ли? — с издевкой проговорил он.

Но Тремейн уперся как бык и только упрямо мотал головой.

— Пальцем я не дотронусь до этого типа, — повторил он. — Можешь думать, что хочешь, но к нему я не притронусь.

Гордон выругался и, стараясь подавить растущее отвращение, попытался приподнять голову покойника. Незнакомец этот оказался на удивление тяжелым, и кожа его на ощупь была холодной и крепкой, словно дерево. Но дело пошло.

— Ну тогда хоть книжку возьми, — сказал Гор- дон. — Я его пока подержу.

Тремейн послушно протянул руку за книгой, но вдруг снова отдернул ее.

— А зачем она тебе?

— Черт возьми, да это же старинная вещь, — возбужденно стал растолковывать ему Гордон. — Она, может, целое состояние стоит. Давай забирай!

— Тремейн, глубоко вдохнув несколько раз подряд, быстро выхватил книгу из–под мертвеца. Ему показалось, что неживые пальцы попытались удержать ее, словно желая защитить от чужого посягательства, и ногти царапнули по странице с таким звуком, будто кто–то скребанул железным гвоздем по стеклу. У Гордона по спине побежали мурашки. Он поспешно уложил мертвеца и отскочил от стола.

— А теперь давай отсюда! — сказал он. — И побыстрее!

— Зажав книгу под мышкой, Гордон без слов помчался к двери. За ним ринулся и Тремейн, но вдруг замер на полушаге, обернулся и посмотрел на покойника. Он был уверен, что уже где–то видел этого человека. Черты его лица были теперь застывшими и странно искаженными, но что–то в них показалось ему очень знакомым…

— Отбросив эти мысли, он круто повернулся и устремился вслед за Гордоном вниз по лестнице.

— Если бы Гордон с Тремейном задержались здесь еще на минуту, они бы увидели, как мертвец, двигаясь медленно, неестественно, словно кукла, снова уселся за стол. Если бы они обошли стол, то смогли бы убедиться, что он не был ни мертвецом, ни вообще человеком. Во всяком случае, ниже пояса.

— До пуповины тело его полностью копировало человеческое. Ниже начиналась серая, пульсировавшая масса, сероватая гора трепыхавшейся полупрозрачной слизи, неведомо как взобравшаяся на стул и отрастившая тоненькие, блестящие ручонки, мертвой хваткой вцепившиеся в ножки стула…

— Да мне абсолютно все равно, как ты это называешь, — возбужденно говорил я. — Это было поражение, а если, к тому же, книги эти пусть даже наполовину так опасны, как ты мне расписывал, то тогда это уже… — Я замолчал.

Говард слушал мой монолог уже, наверное, с час, и единственной его реакцией на мои слова было периодическое раскуривание тонких, черных сигар, заполнявших крохотную каюту мерзкими, вонючими клубами дыма.

Постепенно мне стало казаться, что он меня специально выводил из себя своей невозмутимостью. Уж поневоле в голову полезут подобные мысли, когда твое бешенство с завидной регулярностью отскакивает от того, кого ты решил выбрать объектом критики, как от брони. Я в беспомощной злости сжал кулаки, устремил на Говарда полный презрения взгляд и потом демонстративно отвернулся. Больше всего мне хотелось сейчас просто вскочить и умчаться куда–нибудь подальше, но в скорлупке длиной в пятнадцать футов, согласитесь, не очень много места для уединения, а отправиться на палубу и через пять минут вернуться сюда же, дрожа от холода, — такая перспектива удручала меня еще больше. И я, наплевав на все, решил остаться.

Говард смотрел на меня сквозь голубые клубы сигарного дыма, стеною вставшие между нами, потом, испустив демонстративно громкий вздох, придушил окурок в переполненной пепельнице.

— Тебе стало легче? — ровным голосом осведомился он. — Я имею в виду — после того, как ты высказал все, что намеревался, — сейчас тебе легче?

Ему не удалось окончательно избавить свой голос от иронических интонаций, и теперь уже я ответил ему мрачным взглядом. Разумеется, я сказал все, что хотел, и с полсотни раз, наверное, повторил. Вот только ответа не получил.

— Ты ведешь себя так, словно это обычнейшая вещь, что мы…

— Разумеется, это не так, — вздохнув, перебил меня Говард и снова принялся раскуривать сигару. — Просто мы ничего не добьемся, если, понесемся как угорелые, Роберт. Нам ничего не остается, как только ждать.

— Ждать? — встрепенулся я. — А чего ждать?

— Ждать, пока противоположная сторона допустит оплошность, — ответил Говард. Ни с того ни с сего он улыбнулся. — Знаешь, а ты становишься очень похожим на отца, когда начинаешь сердиться. В твоем возрасте я тоже, бывало, горазд был вспылить.