Бремя Верности
Шрифт:
Но даже сам Лэнд теперь верит в это с трудом.
8
Никанор смотрит в глаза своего убийцы. Его кровь пятнает выпуклые золотые шары – зрительные механизмы боевой машины. Он плюнул этой кровью в лицо твари, когда та вогнала в нагрудник воина потрескивающее механическое копьё. Теперь пронзённый Никанор висит, а его сабатоны едва достают до пыли, покрывающей столь бесплодную, но одновременно бесценную почву Марса. Каждый раз, когда он задевает её, то смахивает прочь тёмно-красный реголит, открывая серую землю под ним –
Машина склоняется ближе, оценивая добычу выпуклыми, словно у насекомого, глазами, сохраняя памяти его лицо и отметки на доспехе. Умирающий воин слышит стрёкот и треск открытого канала связи, когда его убийца передаёт находку далёким хозяевам.
Он – добыча. Вот что знает процессор и простое сознание, несущее смерть.
Но не та добыча.
Никанор тяжело сглатывает от боли. Он не прячется от неё, но не даёт боли поглотить себя. Боль – то, что чувствуют живые, о ней нет смысла сожалеть. Жизнь – боль. Боль можно преодолевать, пока дышит человеческое или постчеловеческое тело. Никанор знает, что умрёт, но умрёт не опозоренным. Честь важнее всего.
Кровь капает со сжатых зубов легионера, пока боевая машина трясёт его, пытаясь сбросить с зазубренной руки-копья. Это не так просто сделать, потому что коготь погрузился глубоко во внутренности, пробившись сквозь укреплённые кости и пластины брони. Никанор чувствует, как его левый сабатон бьётся об упавший болтер, как керамит ударяет по металлу оружия, покрытого отметинами. Но даже если бы он смог изогнуться так, чтобы достать его, не разорвав себя пополам, патронов больше нет. Сквозь кровавую дымку Никанор видит покрывающие голову робота опалённые вмятины – кратеры, оставленные каждым попавшим в цель болтом.
Боевая машина опускает копьё, вбивая пронзённого воина в пыльную землю, а затем упирается в неподвижное тело когтистой ногой. С рывком, усиленным механическими сочленениями, копьё вырывается наружу вместе с осколками керамита и брызгами остывающей крови.
С ними тело Никанора покидает и последний вздох. Он смотрит вверх, бессильный и безмолвный, и ничего не видит в безжалостных сферах-глазах робота. Ни следа разума, ни намёка на то, кто наблюдает за автоматоном по каналу связи.
Перед глазами всё темнеет, а взгляд соскальзывает к небу, прочь от горбатого, изрешечённого болтами панциря механического убийцы. Там, в горящем небе, виднеется силуэт транспорта, на котором улетает мудрец. Поэтично было бы сказать, что именно о нем в последний миг подумал Никанор, перед смертью увидев победу. Но, если говорить искренне, то последней мыслью воина стало сожаление об изуродованном нагруднике, где прежде гордо сверкал на жёлто-золотой броне белый имперский орёл. Последним, что видел Никанор, был Мондус Оккулюм, где под марсианскими скалами продолжали гореть подземные литейные и заводы по производству болтов, где взлетали к небесам последние штурмовые корабли его братьев.
На его доспех и изувеченное тело оседала поднятая пыль. Глаза дёрнулись в последний раз, но не закрылись.
На труп опустилась тень боевой машины, запечатлевшей его гибель.
7
Лэнд бежит, тяжело дыша, задыхаясь, с каждым тяжёлым шагом изо рта брызжет слюна. Его сапоги грохочут по начинающему подниматься грузовому пандусу. Паникующий
«Я спасен, – думает он. – Спасен».
И почему-то эта мысль кажется почти предательской. Возможно, простой человек счёл бы это виной. Ранением слабой души или совести, знающей, что Никанор ещё где-то там, позади, что он отдал жизнь ради Лэнда. Однако прагматизм заглушает жалкие причитания. Совесть и стыд – понятия, созданные людьми, слишком размякшими, чтобы встречать неудачи лицом к лицу, готовыми прятать нерешительность под маской добродетели. Он должен выжить. Это начало и конец. Он важнее любого рядового легионера, что и доказали действия самого Никанора.
– Взлетаем, – вокс разносит по всему трюму безразличный голос сервитора. Транспорт дрожит, отрываясь от земли. Аркхан Лэнд проталкивается через толпу стонущих и раненых людей, а затем оседает у стены. Сапиенс издаёт пронзительный, совершенно не обезьяний крик, взбираясь на плечо хозяина.
6
– Беги! – даже ослабевший голос Никанора – рёв, заглушающий ветер. – Беги, чтоб тебя!
Он оборачивается, упирая болтер в плечо, веря, что высокомерие и страх заставят техноархеолога бежать, даже если он не послушается приказа. Размашистыми прыжками боевая машина приближается к нему по обтесанным ветром серым скалам, которые лежат на поверхности Марса, словно поверженные камни шаманских кругов Древней Земли.
И это та же самая машина. На её броне – шрамы, оставленные болтером и бомбой Никанора в Месатанском Комплексе. Машина бежит на выгнутых назад ногах, её роторные пушки больше не стреляют, но покрытые цепными зубьями руки продолжают выть. Болтер Никанора ревёт, словно от бессильной злобы. Разрывные снаряды попадают в цель, взрываясь на черепном вместилище охотника-убийцы, но лишь трясут голову с выпуклыми золотыми глазами.
Никанор знает, что не сможет убить тварь. Но ему это и не нужно. Сигизмунд прислал его сюда с другой целью.
Он бросает оружие, как только видит на ретинальном дисплее, что израсходовал патроны. Силовой меч вспыхивает в руках прежде, чем болтер падает на землю. Механический охотник мог бы кружить вокруг него, если бы это счёл разумным вычислительный процессор, а её датчики опасности требуют осторожности. Эта добыча уже вставала на пути машины в прошлом, но времени мало. Её нужно убить сейчас или никогда.
Зверь бросается на него, грохоча согнутыми ногами. Руки-копья поднимаются на сочленениях, их поршни задвигаются в корпуса. Затем машина прыгает, издавая полный мусорного кода вопль вместо настоящего клича.
Никанор отскакивает в сторону, катясь по грязи и пыли, чем ещё сильнее уродует повреждённую броню, царапает символы, гордо сверкавшие на керамите в течение трёх десятилетий. Раны сделали его медленным, медленнее, чем он когда-либо был. С затуманенным от слабости взором он поднимается на колени, нанося удар клинком вверх.