Бремя выбора. Повесть о Владимире Загорском
Шрифт:
— Вопреки нашим ожиданиям, — по инерции продолжал он, — районы выделили довольно много товарищей. Двадцать из них уже отбыли на фронт. Остальные вольются в общегражданскую мобилизацию. Сразу же после праздника мобилизуем отряд старых большевиков до| Луначарского включительно. Направим их в провинцию на две-три педели, чтобы они провели мобилизацию па местах.
Ленин слушал рассеянно, действия МК ему были известны, если не конкретно, то в принципе, смотрел по сторонам быстро, цепко, спросил не к месту:
— Сами не голодаете? — И топ деловит, без тени сочувствия, сентиментальностью oн никогда не страдал,
— Я помню, Владимир Ильич: «Беречь казенное имущество». — И решил все-таки закончить о настроении: — Одним словом, настроение боевое, настроение трудовое…
Ленин скучно прищурился, опять посмотрел в сторону.
— …но, если говорить правду, Владимир Ильич, чудо нам бы не повредило.
Взгляд его живо вернулся к Загорскому.
— А вот это и есть чудо — говорить правду! — с напором сказал Ленин, и в глазах блеск, щеки стали теплей. — Даже если она нам невыгодна. Говорить правду на фоне лживых обещаний Колчака и Юденича, демагогии меньшевиков и эсеров. Мы будем непобедимы в том случае — и только в том случае, если всегда, при всех поворотах истории не будем выдавать желаемое за сущее, не будем врать из так называемых «тактических соображений». Мы должны говорить то, что есть, кто поставил нас в такое положение и почему мы должны защищать революцию. Слишком дорогой ценой платят рабочие за свое право быть хозяевами жизни, слишком дорогой! Но мы не должны лгать и обещать им тут же молочные реки и кисельные берега. Они перестанут верить нам и отвернутся. Ложная фраза есть гибель нравственная, верный залог гибели политической.
Подошли к трибуне, грубо сколоченной из досок. Ленин поставил ногу на неструганую ступеньку, будто проверяя, надежна ли, проверил, затем коротко вскинул руку — и Загорскому:
— Прошу.
Мгновенно — домик в Сешероне, четвертый год, усатый, лысый, в косоворотке, незнакомец мужицкого вида приглашает, не подозревая, что сейчас раскритикуют его за раскол в пух и прах. Как легко было с ним тогда остаться наедине и говорить долго, как медленно текло время в начале века — только набирало разгон. Ступеньки юности, крашеные, домашние, и ступеньки зрелости, наспех схваченные гвоздем нетесаные отрезки, но и тогда и теперь — вверх, и вверх — по его зову.
— Владимир Михайлович! — требовательно сказал Ленин, видя, что Загорский мешкает. — Сверху вам видней будет настроение Москвы.
Загорский взбежал по светлым свежим ступенькам — высоко, штук двадцать, — выскочил наверх, не поднял головы, ведь не его ждет площадь, обернулся к лесенке, подал Ленину руку.
А площадь сверху все-таки была красной. В каждой колонне знамя. И всюду, не густо, не сплошь, но по всей площади рассыпаны там и сям маковки красных косынок — женщины хранят их теперь для большого праздника, как хранили прежде по сундукам кашемировые шали и шелковые косынки.
— …В прошлом году Первого мая мы были под угрозой германского империализма, — говорил Ленин с трибуны. — Теперь он сломлен и повергнут в прах…
Была бы прежней Россия — был бы конец войне.
Был бы конец войне, но не было бы никакой России, ни прежней, ни нынешней, не совершись революция. Она сохранила Россию, помимо всего прочего, еще и от реальной возможности
— Изменилась картина празднования пролетарского дня не только у нас, — звучал над площадью высокий баритон Ленина. — Во всех странах рабочие стали на путь борьбы с империализмом. Освободившийся рабочий класс победно справляет свой день свободно и открыто не только в Советской России, но и в Советской Венгрии и в Советской Баварии…
Трудно сказать, победит ли окончательно и надолго ли победит революция в Венгрии и в Баварии, в каждой стране свои условия, но то, что именно в эти дни там победил народ, послужило великой поддержкой российскому пролетариату.
— Да здравствует международная республика Советов! Да здравствует коммунизм!
Толпа рукоплескала, кричала «ура» и «да здравствует», толпа ликовала — свой праздник, наш!
Никогда и нигде Загорский не видел такой толпы, вдохновенной, единой, целеустремленной, ни в Германии, ни во Франции, ни в Швейцарии, ни в Англии.
Ленин выступал трижды в разных местах Красной площади. И Загорский, стоя возле трибуны, глядя на толпу в упор, видел удивительно одинаковый, тусклый цвет нищеты. Белые и черные, синие и зеленые некогда одежды полиняли и выстирались, стали монотонно-серыми обносками. А обувь? Галоши на босу ногу, плетенные из шпагата тапочки, сыромятные опорки и, как роскошь; лапти, надежные, веками проверенные.
В Рязани пехотная школа выпустила первых краскомов. Вместо сапог красным командирам выдали по паре новых лаптей. Приказ начальника школы гласил: обувать лапти по торжественным случаям и на параде.
Создана ЧИКВОЛА — Чрезвычайная исполнительная комиссия войсковых лаптей.
Нельзя без боли смотреть на нужду, на худые, изможденные лица. Нищета в праздник становится еще ощутимее, бьет в глаза. Нигде он не видел такой толпы прежде, ни в Германии, ни во Франции, ни в Швейцарии, ни в Англии. «Страна-страдалица…»
— …На этом месте сложил он голову в борьбе за свободу, — говорил Ленин с Лобного места у памятника Степану Разину. — Много жертв принесли в борьбе с капиталом русские революционеры. Гибли лучшие люди пролетариата и крестьянства, борцы за свободу, но не за ту свободу, которую предлагает капитал, свободу с банками, с частными фабриками и заводами, со спекуляцией. Долой такую свободу, — нам нужна свобода действительная, возможная тогда, когда членами общества будут только работники. Много труда, много жертв надо будет положить за такую свободу. И мы сделаем все для этой великой цели, для осуществления социализма.
«Сделаем все». Трудно привыкнуть к нужде и голоду, невозможно привыкнуть. Но и упираться взглядом только в нужду и голод — значит не замечать, не понимать, не убеждаться в главном: в боевой стороне пролетарской жизни, не видеть каждодневной, ежечасной борьбы и ее результатов. А нужду мы потерпим, дело временное. Нам ее навязали, и мы ее победим.
Гремят литавры, ухает барабан. Парад кавалерии и пехоты.
Прогромыхал по площади танк, отбитый у французов под Одессой.
Пошли рабочие, песня прибоем «Смело, товарищи, в ногу», гармошка, пляска, колонна — вроссыпь, и пошла карусель, и с притопами, и с прихлопами, взмаха рук, платочки птицами, белозубые лица, отчаянные глаза — парод ликует, забыты беды, море по колено…