Бремя
Шрифт:
Тимофей сел и замолчал. Он, казалось, все еще пребывал на школьном вечере, такими мечтательными и влажными были у него глаза.
«Вот оно — все объясняющая, границы сокрушающая, непреодолимая похожесть судеб», — думала Несса, — и ее личная — не больше и не меньше, не трагичнее и не комичнее любой другой. Разве не передвигала и она, как этот чудак, фигуры — нет, не в игре, как ей кажется теперь, а в страшном сне, — и не передвигалась ли сама тщетно — в иную страну, к другому мужу, с другим именем, языком, — а всего-то и нужно было, что проснуться...
— В первые годы, — наконец, сказал Тимофей — она была, как ребенок,
— Вы верующий? — поинтересовалась Несса, но уже знала, что человек, с которым она сказала всего несколько фраз, был верующим — светилось в нем что-то изнутри, и рядом с ним, несмотря на его обветшавшую одежду и неряшливый вид, было уютно и тепло. Она знала эти признаки людей по-настоящему верующих — светлость, уют и теплота.
— Верующий, — подтвердил он. — И всегда им был. Но раньше думал, что Бог где-то там далеко и высоко, а сейчас верю, что даже самый малый и ничтожный человечек, такой, как я, по образу Божьему сотворен и законное Его продолжение. Это, как картина и художник, роман и писатель, творение продолжает творца. Но здесь, — и он приложил руку к сердцу, — Бог и человек, особая связь, потому как у картины и романа есть начало и есть конец, а у человека есть начало, но нет конца.
— Вы имеете в виду — душа человеческая бессмертна?
— Бессмертна. И вот простое тому доказательство: мне иногда странно глядеть на себя в зеркало — на меня из зеркала старик смотрит, а я себя совсем стариком не чувствую. Если отбросить весь этот житейский опыт — я, в сущности, себя чувствую ребенком. И многие так — поговорите со стариками — они вам то же самое скажут. Детскость души до старости и есть доказательство ее бессмертия.
— И чтобы понять это, нужно уходить из дома?
— Не знаю. Кому — как. Я выбрал уйти. Спуститься пониже. До уровня земли и подземелья. Оттуда падать некуда.
— Вы под землей живете? — Ванесса знала понаслышке, какое огромное число людей в Нью-Йорке обитает в катакомбах, в сабвейных пеналах, в cat’s cages на сленге самих бездомных — отсеках между станциями метро, в ограждениях железных линий.
— В некотором смысле да, под землей.
— И вам не страшно?
— Мне было страшнее наверху. Там у меня всегда голова кружилась, до отчаяния. Верите ли, мисс, но определенная степень отчаяния необходима, чтобы человек себя и Бога познал. Я бы даже сказал, что нужна большая степень. Очень многие испытывают это чувство, но продолжают функционировать самостоятельно, делая вид что «не так уж все плохо». Это все равно, что падает человек в лифтовую дыру небоскреба и летит вниз — пролет за пролетом, пролет за пролетом, а потом — раз! — и хватается за случайную веревку, и балансирует в нескольких метрах от дна. И думает: «И все же я не на дне». Я был удачливее — мое отчаяние меня до конца сплющило. Спасибо ему. Не было бы нервного срыва, я бы и сейчас продолжал на той веревке дергаться.
— Значит, по-вашему, лучше быть сплющенным?
— Лучше. Потому что только тогда бессилие свое осознаешь. Тогда уже, кроме Бога, рядом никого и нет. И тогда постепенно с Божьей помощью себя, как дом, начнешь отстраивать. И тогда — уж будьте уверены: не так страшны крысы в спальне, как крысы в душе.
— На что же вы живете? На какие средства?
— Во все века люди странствовали, — усмехнулся бездомный. — По степям и пустыням, горам и лесам. Я все-таки по большому городу путешествую. Но, верите ли, мисс, большой город тоже может быть пустыней. Люди в нем мимо ходят и смотрят сквозь тебя, как сквозь пустоту. Ты для них не существуешь... Но в смысле пропитания и ночлега в Нью-Йорке совсем неплохо. К тому же я подрабатываю. Хожу овощи разгружать на склад супермаркета… А несколько месяцев назад в конторе работал.
— Вас взяли на работу? — удивилась Несса.
— В прошлом году один шустрый журналист разыскал меня в моем бункере: от кого-то слышал, что я там страждущим братьям моим Библию читаю. Написал обо мне статью, и в два дня я стал известным. На некоторых улицах появляться не мог: фотографию пропечатали и интервью со мной — люди узнавали. Потом в канцелярии издательства работу предложили. Ну, я согласился с условием, что жить останусь в бункере, а то мне от города и квартиру хотели устроить. Что же я бы в таком случае своим братьям и сестрам сказал? Одним словом, поработал у них рассыльным, но не выдержал их мыльных опер и ушел. А деньги, что заработал, в церковь отдал, которая кормит меня.
— А братья и сестры ваши тоже добровольно бездомными стали?
— Нет, конечно. Народ Божий, как на земле, так и под землей — разношерстный: от преступников до мудрецов. И каждый — со своей трагедией. Заблудшие души, в основном, попадаются. Есть и по финансовым трудностям, таких тоже немало. В Нью-Йорке человек без работы, если пенсию или пособие не получает, может на поверхности продержаться самое долгое — полгода.
— Значит, вы не один живете?
— В бункере моем — один. Но в туннеле нас много. Очень много. И в туннелях на восточной стороне Гудзона много. Там, пожалуй, несколько сотен. И еще в туннеле Баури, но туда лучше не соваться. Страшное место. Там за пару кроссовок убить могут.
— Но есть же какие-то ночлежки, общежития...
— Никто не хочет попасть в городскую ночлежку. Там хуже, чем на войне. «Форт Вашингтон» так и называют «домом смерти». Но вам про то не надо знать, мисс...
— Про что мне не надо знать?
— Про жестокости человеческие... — сказал бездомный и вдруг посмотрел на Нессу с неожиданным беспокойством в глазах. — А что, мисс, вы-то куда путь держите, позвольте узнать?
— Я? — ответила вопросом на вопрос Ванесса, растерявшись. — Я... скоро обратно, домой, в Россию.
— Вот и хорошо, — одобрил бездомный. — Поезжайте. Человеку лучше к своим корням поближе быть, чем призраком по чужим улицам бродить. Ну, мне пора мисс. Приятно было поговорить с вами. — Он поднялся, заспешил, словно вспомнил о чем-то неотложном, и, запустив руку в кучу хлама, как фокусник, вытащил оттуда цветок, белую хризантему. Хризантема умирала, и бездомный нежно подул на ее лепестки, будто пытаясь оживить их, — это вам в память о нашей встрече.
— Спасибо, — поблагодарила Несса, принимая подарок. — Берегите себя.