Брет Гарт. Том 6
Шрифт:
Хеммингвей снова улыбнулся. Опять та же история — та же бессмысленная расточительность Запада. Сопровождаемый Джулсом, он взобрался на скользкие бревна, образовывавшие у дверей нечто вроде помоста, и вошел в дом.
Единственная комната была разделена на две неравные части. В большей половине помещались три постели, которые днем свертывали и убирали в угол, чтобы освободить место для стола и стульев. Несколько платьев, развешанных на гвоздях по стенам, свидетельствовали о том, что в комнате живут женщины. Меньшая половина была, в свою очередь, разделена надвое занавеской из одеяла, за которой оказалась прибитая к стене грубая койка или скамья, ящик, заменявший стол, жестяной таз и ведро с водой. Эту часть
— Женщины сегодня отправились вниз по ручью печь хлеб, — пояснил Джулс, — но кто-нибудь из них наверняка скоро вернется стряпать ужин, так что вы пока располагайтесь. Мне еще надо до ночи сходить на свой участок, а вы себе ложитесь и отдыхайте.
Он повернулся и ушел, а Хеммингвей остался стоять в дверях, все еще смущенный и растерянный. И только распаковав свой саквояж, молодой человек оценил деликатность Джулса, который дал ему возможность спокойно умыться и переодеться. Но даже и теперь он предпочел бы спать в лавке вместе с неотесанными старателями, чем вторгаться в это полуцивилизованное царство женщин с их секретами и жалкими попытками создать подобие комфорта. Он досадовал на свою нерешительность, из-за которой попал сюда, и эта досада, естественно, перешла на хозяина и хозяек, так что, торопливо умывшись, сменив белье и кое-как счистив с одежды дорожную грязь, он сердито вышел из дома.
Даже для весны было на редкость тепло. Легкий юго-западный пассат тихонько шептал ему о Сан-Франциско, о далеком Тихом океане и о длинных, неугомонных волнах прибоя. Он еще раз посмотрел вниз, на долину, залитую желтой водою, которая чуть плескалась у стен полузатопленных хижин с таким же невозмутимым равнодушием, с каким ожидали конца наводнения местные жители. Какая поразительная тупость или, вернее, какое бесконечное терпение! Он, разумеется, знал, что они ждут компенсации — «промывки», производимой самою природой, знал о длинных расселинах на берегах Змеиного ручья, в которых так часто появлялись блестящие чешуйки золота, обнаружившегося под действием воды; о кучах красноватого ила, оставшегося после наводнения у стен хижин, — в этих отложениях нередко таилось сокровище в десять раз более ценное, чем сама хижина! Вдруг он услышал позади себя смех, прерывистое дыхание и увидел, что к нему бежит какая-то девушка.
С изумлением посмотрев на нее, он сначала разглядел только мятую нанковую шляпку, сбившуюся назад от быстрого бега, необычайно густые волосы, необычайно белые зубы, блестящие глаза и, как ему показалось, необычайную уверенность в неотразимости всего этого. Ему даже померещилось, будто она на бегу с вызывающим видом опускает на своих красивых полных руках засученные рукава розового ситцевого платья. Я склонен полагать, что молодой человек был просто-напросто не в духе и поэтому поторопился со своими заключениями; более беспристрастный наблюдатель не нашел бы в ее искренней радости ничего предосудительного. Между тем Хеммингвей счел явное удовольствие, которое доставила девушке их нечаянная встреча, всего лишь проявлением навязчивого кокетства.
— Ах ты господи! Я-то думала, что вы еще не готовы и я успею немножко принарядиться, ан вы уж тут как тут! — Она засмеялась, взглянув на его чистую рубашку и влажные волосы. — Но все равно, давайте поболтаем; пока никого нет, вы успеете рассказать мне все новости. Я целую вечность не была в Сакраменто, ничего не видела и не слышала. — Она умолкла и, безотчетно почувствовав в молодом человеке какую-то глухую отчужденность, все еще продолжая смеяться, осведомилась: — Ведь вы мистер Хеммингвей, правда?
Хеммингвей, несколько смущенный своей рассеянностью, торопливо снял шляпу.
— Да-да, разумеется. Прошу прощения.
— А тетушка Стэнтон все перепутала, говорит, что ваша фамилия Хемингберд, — со смехом сказала девушка. — А меня зовут Джинни
Хеммингвей не нашел в этом ничего особенно смешного, но тут же устыдился, что встретил девушку столь нелюбезно.
— Мне, право, очень жаль, что я ворвался сюда и доставил вам столько хлопот. Я хотел остаться в лавке. По правде говоря, — добавил он с такой же откровенностью, с какой девушка разговаривала с ним, — если только ваш отец не обидится, я сию же минуту с удовольствием туда вернусь.
Если бы он все еще считал ее тщеславной кокеткой, то его совершенно разубедила бы наивная искренность, с которой она ответила на его неучтивую речь.
— Что вы! Ему-то все равно, только бы вам было удобно и вы могли как следует выспаться. Но вы там ни за что не уснете, — задумчиво проговорила девушка. — Ребята допоздна играют в карты и все время ругаются, а Симпсон, с которым вам пришлось бы спать рядом, говорят, ужасно храпит. Правда, тетушка Стэнтон в этом деле от него не отстанет, да и я, говорят, тоже, — со смехом добавила она, — но вы будете спать в дальнем углу и ничего не услышите. Так что уж лучше вам остаться здесь. Мы все, то есть почти все, еще до рассвета отправимся в Рэтлснейк Бар за покупками, а вы себе спите, сколько вам вздумается. Когда проснетесь, завтрак будет уже готов. Ну, я сейчас начну стряпать ужин, а вы расскажите, что новенького в Сакраменто и во Фриско.
Хотя эта провинциалка, сама того не сознавая, дала решительный отпор его самомнению, Хеммингвей теперь почувствовал себя с ней гораздо легче и непринужденнее.
— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? — с готовностью предложил он.
— Ну, если вы не боитесь запачкаться, принесите мне дров вон из той кучи, под ольхой, — нерешительно отвечала девушка.
Мистер Хеммингвей ничуть не боялся запачкаться, напротив, он заявил, что сделает это с удовольствием. Он принес большую охапку мелко нарубленных ивовых сучьев и положил их у маленькой печки, очевидно, временно заменявшей огромную кирпичную печь, труба которой обыкновенно занимает чуть ли не весь чердак в хижинах старателей. Короткая коленчатая труба печки была выведена прямо в стену хижины. Он заметил также, что очаровательная собеседница воспользовалась его отлучкой, чтобы надеть белый воротничок и манжетки. Она смахнула полотенцем зеленый мох с его рукава, и, хотя для этого ей пришлось подойти к нему так близко, что ее дыхание — теплое и легкое, как юго-западный пассат, — коснулось его волос, было совершенно ясно, что это прикосновение — всего лишь привычная фамильярность здешних жителей, равно чуждая как сознательному кокетству, так и благовоспитанной деликатности.
— Дров у меня всегда хватает — ребята мне приносят, — сказала она, — но они, наверно, не думали, что я сегодня так рано вернусь.
При этом весьма прозрачном намеке, что он всего лишь временно заменяет ее постоянных поклонников, Хеммингвей ощутил было прежнее недоверие, но улыбнулся и без обиняков заметил:
— Я думаю, в поклонниках у вас тут недостатка нет.
Девушка, однако, поняла его буквально.
— Ну что вы! Мы с Мейми Робинсон — единственные девушки на пятнадцать миль по берегу Змеиного ручья. Поклонятся они, как бы не так! А вот покоя от них нет, это верно. Пожалуй, мне придется скоро завести собаку!
Хеммингвея покоробило. Она не только самонадеянна, но уже и испорчена. Он представил себе неуклюжие любезности местных жителей, провинциальные остроты, жалкое соперничество молодых парней, которых видел в лавке. Без сомнения, именно этого она ожидает и от него!
— Ну ладно, — проговорила девушка, оборачиваясь к нему от печки, которую только что растопила, — пока я накрываю на стол, расскажите, что делается в Сакраменто. У вас там, небось, целая куча знакомых девиц. Говорят, туда сейчас привезли новые моды из Штатов.