Бретёр
Шрифт:
Они помолчали. Сизый дым, медленно клубясь, таял.
— Я согласен, — выдавил Мурин.
Старший похлопал одобрительно, а потом убрал руку с его колена:
— Чудно. Об комфорте не беспокойся. Позволь мне самому распорядиться, чтобы тебя устроили в дорогу с комфортом. У меня отличная английская коляска, не качает. Возьмешь ее. Провизию уложим самую элегантную. У меня есть раскладная резиновая ванна, возьми ее, будешь и в деревне ванны брать. Выедешь затемно, в пути прекрасно выспишься. Проснуться толком не успеешь — а уже в Муринке, в родном гнезде.
Младший
— Да нет же! Спасибо тебе. Но… Я это вижу иначе. Я с тобой действительно согласен: в главном. Я все понял. Ты, конечно, прав. Болтать здесь лишнее не буду. Не беспокойся. Но частности, позволь, решу за себя сам.
— Милый, ведь я желаю тебе добра…
Мурин попробовал улыбнуться беззаботно:
— Что ты, что ты. Никогда не сомневался в твоей доброте ко мне! Спасибо за заботу. Ты прав, конечно. Конечно, прав. Я правда — понял, понял.
— А я решительно не понимаю, почему ты готов действовать себе во вред. Тащиться после ранения в Петербург! Угробить отпуск. Рисковать здоровьем. Что, если ты никогда не восстановишься? Наш ужасный климат доконает и здорового. Тем более уже осень. Сырость, холод. А будет и зима… Ради чего? Таскаться по гостиным? Смотреть на эти лицемерные морды? Слушать ахинею дам? Зевать над картами? Не танцевать же ты сюда приехал?
— Ну. Не все дамы несут ахинею.
Вдруг старший Мурин всплеснул холеными руками. Уронил папиросу:
— Боже мой! — воскликнул он. — Только не это.
Но младший брат отвел взгляд.
— Ты же говорил, между вами все навсегда кончено…
Но по пристыженному лицу Матвея понял, что попал в точку, и схватился за голову (как не хватался даже тогда, когда ему показывали дефицит годового бюджета российского государства):
— Опять… Ты здесь из-за нее. Из-за этой чудовищной женщины. Из-за нее? Отвечай!
Матвей Мурин решительно замотал головой:
— Нет-нет. — Он вздохнул, и голос его дрогнул: — Между нами действительно все кончено. Просто…
— Так кончено или нет?
— Ну. Она вовсе не такое уж чудовище, каким ты ее рисуешь.
— Ты намерен с ней встретиться?
— Пожалуйста, не будь таким категоричным.
— Да или нет?
— Я сам не знаю.
— Она опять тобой крутит! — в голосе Ипполита была злоба. — Эта женщина! Наглая, расчетливая женщина без совести и стыда.
Он вскочил из кресла. Матвей тоже подался было, да пришлось искать трость, упираться, нога послушалась не сразу. Ипполит кинулся на помощь. Матвей перехватил его руку, заглянул в лицо:
— Пожалуйста, не будь к ней так суров. Ее все не понимают. Она вовсе не расчетливая. Она страстная и, в сущности, наивная. Она рождена для воли, для жизни чувств. А не для светских условностей.
Лоб брата разгладился. Матвею показалось, что слова его оказали действие. Он ошибся. «Но ничего, — слушал его и думал о своем Ипполит. — Я найду этой стерве укорот». Он почувствовал холодную решимость опытного шахматного игрока. Он был уверен в своей победе. Это, а вовсе не слова Матвея, смягчило его. Он похлопал брата по плечу:
— Как скажешь. Как скажешь. Тебе видней.
Ипполит решил защитить брата любой ценой.
Матвей Мурин долго сидел перед бюро с пером. Лист бумаги пугал его. Казался снежной степью. Записка княгини Звездич лежала поодаль, на самом краю стола. От нее слабо пахло духами. В ней было всего четыре слова: «Мне сказали, вы в Петербурге». Пять — считая предлог. Шесть — считая букву Н вместо подписи: о Нина, Нина… Матвей в муках сочинял ответ. Присутствие княжеского лакея за спиной нервировало его. Он бы с радостью услал его. Но княгиня велела лакею вернуться либо с ответом, либо со словами, что ответа не будет. Лакей был рослый, нарядный и неприятно напоминал о муже прекрасной Нины — князе Звездиче, молодом толстяке, на деньги которого Нина была окружена роскошью.
Матвей почесал пером лоб. Наконец решился. «Графиня Вера сегодня вечером устроила ужин с картами». Семь слов. Восемь, считая предлог. Это важно или нет? Он вымарал «с картами» и «вечером», чтобы приблизиться к эталону отношений, заданному Ниной, сложил записку, отдал лакею и только потом вспомнил, что забыл подписать. Ладно. Пусть Нина сама придумывает, что это могло бы значить. Пора было завивать волосы.
Когда Мурин — завитой, напомаженный, одетый и даже надушенный — подъехал к особняку графини Веры на Миллионной, было уже темно и сыпался дождик. К карете тут же подскочил лакей с зонтом: чтобы гость не испортил прическу и усы, пока войдет под козырек подъезда.
Мурин благополучно выбрался. Преодолел крыльцо. Вошел в распахнутые двери, скинул плащ. При виде беломраморной лестницы у него заныло под ложечкой: одолеть ее казалось таким же невозможным, как взойти на ледяную гору. В зеркалах повторялись фигуры лакеев, гостей. На верхней площадке дамы поправляли цветы и украшения, прежде чем пройти в гостиную. Хозяйка дома, графиня Вера, была там же и встречала прибывших. Она сразу заметила и Мурина внизу, и его заминку. Сам Матвей Мурин был для нее безвреден. Но графиня Вера до паралича боялась его брата Ипполита: он мог здорово осложнить жизнь ее мужу в министерстве иностранных дел, что в свою очередь сказалось бы на светском статусе самой графини. Вера тут же подозвала наиболее доверенного лакея, указала подбородком на Мурина и строгим шепотом приказала проявить тактичность.
Мурин едва успел поставить ногу на первую ступеньку, как лакей уже ласково вынул у него из руки трость, забрал себе. Незаметно приобнял его, крепко прижался ляжкой и повлек вверх. Со стороны все выглядело так, точно лакей просто помогает нести трость. Графиня Вера встретила Матвея Мурина сияющей улыбкой, лакей учтиво исчез.
— Добрий вьечер, — заговорила графиня по-русски, очень изумив Мурина, при этом слово «Петербург» она произнесла грассируя, на французский манер, и слегка споткнулась о русские согласные. — Petersbourg привест… тс… вует наших славних ге?оев.