Бретёр
Шрифт:
— В этот раз прощаю. Но уж в последний!
Граф ответил поклоном. Мимо прохромал Мурин — он отстал от всех. Графиня приветливо и фамильярно продела свою руку под его:
— Дорогой Мурин…
Но тут русские слова у нее опять закончились. И она виновато добавила по-французски:
— Окажите мне такую честь.
«Принимает меня за немощного калеку, — с отвращением подумал Мурин, но выдавил улыбку. — Потому что я калека и есть».
Они вошли в пышно, но со вкусом убранную столовую, все свечи горели, но воздух был еще свеж. Бриллианты дам испускали разноцветные искры. Хозяйка тут же оставила Мурина и направилась
Даже если корнет Прошин был уже очень пьян, теперь он хотя бы сидел на стуле, прижатый грудью к краю стола и надежно подпертый с одной стороны старухой Сорокиной, а с другой — толстым Звездичем, мужем прекрасной Нины. Подали первую перемену. Мурин смотрел на тарелку перед собой, на грибы в соусе, точно не понимая, что все это едят. Неужели Нина не заметила, что он направлялся к ней? Она не стояла на месте, а то и дело переходила от одной группы беседующих к другой, точно шахматная королева, которая кружит по доске. Настичь ее было так же невозможно, точно сам Мурин при этом был пешкой. Так вот кем он был для Нины на самом деле? Зачем тогда была записка? Неужели Нина только играла с ним? Он решил во что бы то ни стало подойти к Нине, когда общество сядет играть в карты. Решить судьбу.
Мурин снова уставился в тарелку.
— Вы что-то очень молчаливы, — приветливо обратилась к нему через стол старуха Сорокина. — Оба наших славных воина.
Мурин поднял от тарелки глаза. Но был так погружен в свои мысли, что не понял, кто с ним только что говорил: старая дама, чиновник с орденом, соседка справа, сосед слева? Напротив же него сидел корнет, уже красный, он саркастически фыркнул. И Мурин посмотрел на него. Корнет тотчас перегнулся к нему через стол, макнув шнуры в соус, протянул руку:
— Прошин. Дмитрий.
Мурин пожал:
— Матвей Мурин.
Он узнал во взгляде корнета эту плоскую тяжесть. Она была у всех, кто побывал в деле.
— Откуда?
— Эскадрон Воейкова.
— А, молодцы ребята. Лихо дрались.
Тот ковырнул от виска салют. Мурин понял, что Прошину худо и что он очень пьян.
— Будь я мужчиной, я бы сбежала в армию, — заговорила, волнуясь, некрасивая девица: веснушчатая и с длинноватыми зубами. — Мы каждый день, каждый день собирались и щипали корпию. Так окрыляла мысль, что мы полезны нашим храбрым воинам, которые…
— Мадемуазель, — как-то слишком гнусаво перебил Прошин.
Графиня Вера вскинулась, заморгала. Но что толку? Броситься на помощь по-русски ей мешал скудный словарный запас. А говорить по-французски она опасалась, чтобы ненароком не разбудить в корнете лихо. На ее счастье, весело затрещала толстая дама, которой тоже не терпелось рассказать:
— А мы вышивали. Кисеты. Скажу, сидишь иной раз, глаза устали, спина устала, пальцы уж исколоты, но говоришь себе: там наши храбрые воины в минуту отдыха нуждаются в том, чтобы остановить взгляд на чем-то прекрасном. Отдохнуть душой между битвами и ратными подвигами. Для отечества я…
— Подвигами?
Корнет Прошин крякнул и храпнул, издать смешок ему помешало количество выпитого. Слишком громко звякнул ножом и вилкой. Подмигнул. «Ах ты бедная», — сказал в полный голос. Мурин нахмурился. И покачал Прошину головой: не надо.
Тот отмахнулся. Стал гонять вилкой гриб. Движения Прошина были неточны и нетверды, гриб ускользал. Лакеи подливали.
— Выпьем за Бородино! За нашу славную победу.
— Вашу? — Прошин поднял вилку и стряхнул гриб. Но тот не долетел до цели, шмякнулся на скатерть перед князем.
Графиня Вера смотрела с выражением загнанной газели. Но князь держался молодцом:
— Ура отечеству!
Дамы с шорохом стали вскакивать, точно ими выстреливали из бутылки. Лакеи не успевали отодвигать стулья. Вставали и господа: кто потоньше в теле — те чуть проворнее, кто потолще — с грохотом и морща скатерть. Мурин бросил взгляд на другой конец стола: а что Нина? Нина стояла, стройная, как пальма. Но тут ее заслонил бюст, огромный, как балкон. Мурина вдруг кольнула такая тоска, точно он потерял Нину навсегда. Он сердито прогнал эту мысль: «За картами. Все решится за картами. Иначе она бы не прислала записку, не пришла сюда». Повеселев от этого умозаключения, встал, опираясь на стол, и он. Все воздели бокалы:
— Слава русскому оружию! — прокричал князь Чивиляев.
Заверещали дамы:
— Слава!.. Воины!.. Ура!
Прошин оттолкнул тарелку. И тут все заметили, что он один остался сидеть. Графиня Вера побледнела. Ипполит Мурин нахмурился. Матвей увидел, что лицо Нины стало замкнутым. На лицах остальных сверкнуло восторженное ожидание скандала. И только Прошину все было нипочем.
— Ха! — многообещающе вытолкнул из глотки он. — Слава?
Было ясно, что вот-вот грянет. Решать надо было немедленно. Мурин нашел рукой трость, сцепив зубы, выскользнул из-за стола, заковылял к Прошину.
— Господа, господин Прошин немного отвлекся, — забормотала по-французски графиня Вера.
Опытный Чивиляев заговорил быстро и громко, перекрывая шум и сопение борьбы на том конце стола, где сидел Прошин:
— Наша доблестная армия одержала славную победу! Имя Бородино навеки войдет в летописи русской славы. Слава государю! Слава отечеству!
— Ха!.. Ха! — не унимался Прошин. — Слава… Слава? Позор! Ты, что ли, победил? Фетюк. Ты, фетюк!
Но Матвей Мурин уже навалился сзади, обхватил его, заставил подняться, повлек за собой, опираясь на Прошина, а тот в свою очередь наваливался на Мурина, но в целом они довольно надежно продвигались к дверям, которые издалека распахнули для них понятливые лакеи. Гости дружно не смотрели в их сторону из сочувствия к хозяйке дома. Стесняло и то, что Мурин-старший, человек влиятельный, тоже сидел за столом и по лицу его ничего нельзя было прочесть.
— Стерва… руки она себе исколола… между подвигами отдыхать… — невнятно бормотал Прошин, под которым пол кренился, как штормовая палуба.
«Если он свалится, упадем оба», — думал Мурин.
— Друг, друг, — шептал он. — Не здесь. Не им. Идем. Идем.
Лакеи неслышно закрыли за ними двери. Прошин издал утробный зов и надул щеки.
— Воды. Льда. Таз. Полотенце. Живо! — приказал Мурин.
Лакей кинулся на помощь.
Лакеи в вестибюле играли засаленными картами. Их ливреи странно не соответствовали расслабленным позам, сгорбленным спинам, веселью. Внезапное появление на лестнице двух господ посеяло суетливую рябь: бежать? Подать? Что? Карету?