Бретёр
Шрифт:
— Где ж сам ваш братец? Отчего сам не пришел?
Девица вскрикнула, передернула плечами:
— Ах! Он в караульной. Под арестом.
Мурин был поражен:
— Что?! За что?
— Он… он… — Мадемуазель Прошина начала икать. — О, прошу вас. Едемте скорей! Они говорят… он убил женщину.
Глава 2
Экипаж человека многое может сказать о самом человеке! Карета, в которой приехала мадемуазель Прошина, была явно не ее, а тетушкина: пожилые барыни обожают, чтобы было просторно,
Швейцар сбежал с крыльца, опередив мадемуазель Прошину, распахнул перед ней дверцу кареты.
— Поспешим, — оборотилась дурнушка, уже схватившись за край дверцы рукой в замшевой перчатке.
Мурин неловко, скособочившись, шагнул за ней с крыльца. Отмахнулся от швейцара, который норовил со всей деликатностью поддержать его за локоть и с еще большей — подпихивал рукой, точно Мурин лез не в дверь, а в форточку. В самый последний миг — уже падая задом на сиденье — успел вильнуть, изменить траекторию, ибо в полумраке кареты заметил, что внутри сидел еще один пассажир.
— Это Егорушка, тетушкин управляющий, — спохватилась мадемуазель Прошина. В полумраке белела повязка на лице.
— Зуб разболелся, — ответил на взгляд Мурина Егорушка.
Блестели пуговицы его сюртука. А глаза — нет. Они были тусклые, маленькие. И цепкие. Мурин отметил, что Егорушка держался почтительно, но по-хозяйски.
— Мне следовало пойти вместе с вами, — принялся он пенять мадемуазель Прошиной, — негоже незамужней барышне одной появляться в таких местах.
Мадемуазель Прошина смутилась, открыла было рот, видимо, чтобы сказать, что дело семейное, но ничего не ответила.
— За этим я с вами и поехал, — все зудел Егорушка. — Чтобы вас оберегать.
«Строит виды на девицу», — определил Мурин. Ну и что, что горбунья? Для таких людей, как Егорушка, дело выглядит иначе: не горбунья, а — наследница. А красивых баб — вон, полные бордели. Рубль за пучок.
— Я всегда блюду ваши интересы и оберегаю ваш покой, не забывайте.
«Унылый хрен, — заключил Мурин. — И будущий деспот. На месте этой овцы мадемуазель Прошиной я бы держал его подальше».
— Как же забыть, когда вы мне так часто напоминаете, — учтиво ответила она.
«Браво», — подумал Мурин, мысленно похлопал ей, как приме, выдавшей особо высокую ноту, и тут же переменил мнение: отнюдь не овца.
Егорушка сжал губы, видимо, закусив слова, которые могли повредить его жизненным планам. Мадемуазель Прошина глядела на платочек, который комкала в руках. Некоторое время все трое молчали, покачивая головами, когда покачивало экипаж.
— Вам рассказали, что именно случилось? — спросил Мурин по-французски, он был уверен, что Егорушка не понимает. А если понимает, мадемуазель Прошина сумеет дать ловкий ответ.
— Не рассказали. Я не спрашивала.
— Простите, да. Это неподходящая тема для молодой девушки.
— Дело не в этом. Я знаю все, что мне нужно знать.
Мурин глянул ей в глаза удивленно.
— Он этого не делал. Я это знаю.
«Ну конечно», — подумал Мурин.
— Вы преданная сестра. Он счастлив, что он ваш брат.
— Не в этом дело, — ее ноздри затрепетали. — Я старше его на шесть лет. Я знаю его с рождения. Я знаю, на что он способен, а на что нет.
Мурин задумался, уместно ли ответить, что ошибались и не такие. Что любящее сердце — не всегда право. Вдруг карета затарахтела по грубо мощенному съезду. Мурин удивленно отвернул штору и выглянул в окно. Мелькнула полосатая будка. Мрачно нависала арка.
— Что? — глазам не поверил Мурин. — Его отвезли в Петропавловскую крепость?!
Но это точно была Петропавловская крепость — самая мрачная тюрьма столицы.
Мадемуазель Прошина осталась внутри. Егорушка сунулся было следом за Муриным, но тот как рявкнул: «Останьтесь!» — что Егорушка замер с согбенным станом.
— Останьтесь, — мягче добавил Мурин, рукой помог увечной ноге сойти со ступеньки. Оправил шинель. Сжал покрепче кивер и сомкнул брови, так как увидел в окне лицо с большими сивыми усами. Караульный, очевидно, выглядывал, кто едет, уж не начальство ли, и Мурин вознамерился первым делом нагнать на него шороху и хорошенько застращать. А там видно будет.
У него даже получилось взойти на крыльцо, пронести себя в сени и ввалиться в комнату начальственной походкой: плечи врозь, взгляд в пустоту поверх голов — орел!
— Кто таков? — рявкнул он тоном, от которого не то что солдат, а фельдфебель сам вытягивался во фрунт и вскидывал ладонь лопаткой к виску.
Но караульный остался стоять, куль кулем, только заморгал. От самовара на столе струйкой летел парок. В тарелке лежали баранки. На блюдце варенье. В клетке прыгала канарейка. Казалось, вы не в главной тюрьме столицы, а на провинциальной станции. Караульный засуетился:
— Ах ты, боже мой. Как раз чай собрался нести господину корнету. Какое несчастье. Вы его товарищ? Он все толковал… Пока снова не уснул. Присядьте, присядьте, голубчик. Самовар еще горячий.
Долдон на это заревел бы «Какой я тебе голубчик, сатана!». Но так как Мурин лишь играл эту роль, то при виде доброго старика тут же об ней забыл. Да и присесть ужасно хотелось. Он плюхнулся на подвинутый хозяином стул.
— Ах, какое несчастье… Сахар извольте тут, — старик подвинул ему дымящуюся чашку на блюдце, стукнул ложечку. Сел напротив, подпер кулаком сивую бакенбарду. — Вот бедолага…
Мурин не успел выяснить, кому адресована его жалость, и отклонить — если она была обращена на его увечье, как старик всплеснул руками:
— Покорнейше прошу меня извинить. Здесь нечасто… гм… обитатели. Визитеры. Отвык-с. По всей форме, — и начал поднимать зад, чтобы исполнить обряд приветствия.
Мурин только поморщился и ладонью показал — «сиди уж».
— Ладно, бог с ней, с формой. Расскажи, что произошло. Когда его привезли? Кто?
Старик задумчиво щелкал сахарными щипчиками: