Бретёр
Шрифт:
Но едва Мурин вышел из арочных ворот и прошел мимо полосатой будки, где стоял солдат с винтовкой на плече, на него чуть не налетела лошадь. Мурин прянул от морды, блестящего бока, взмахнул руками, чуть не упал. Лошадь встала всеми четырьмя ногами, так что посыпались искры из-под подкованных копыт, а весь экипаж тряхнуло.
— Буркалы разуй! — заорал Мурин. — Прешь куда!
Он разозлился больше от унизительного па, которое его вынудили проделать. Возница слетел с козел, квохча извинения, в которых слышалось «вашблародь», но Мурин также уловил и собственную фамилию. Он удивленно
— Господин Мурин, садитесь, садитесь же скорей. Что? Что братец? Как он? Что он вам сказал?
Кучер ловкой рукой впихнул Мурина, не церемонясь, под зад. Захлопнул дверцу. В углу куксился Егорушка. Видно было, что он не одобряет затею, но выбора не было: пришлось тащиться с госпожой. Как ни неприятен показался ему Егорушка, здесь Мурин ему посочувствовал. Теперь он вполне понимал, что вчера имел в виду Прошин, когда жаловался на чрезмерную заботу сестры.
— Я не могла усидеть дома, — нервно тараторила она по-французски. — Каждая минута в бездействии — просто мука адская. Столько необходимо уладить. У него чистая комната? Клопы? Сквозняки? Не сыро? Когда можно будет передать ему смену белья и платья? Трубку? Книги? Провизию?
Мурин подумал: «У всех свои способы не спятить». Метод мадемуазель Прошиной заключался в неистовых хлопотах и скороговорке.
Она толкнула ногой что-то, что пребольно стукнуло Мурина по голени.
— Я привезла корзину с едой. Вы узнали, чего ему требуется?
Мурину стало совестно. Он даже не подумал, нужна ли Прошину еда. И понял, что вполне оправдал предрассудки, которые дамский пол питает к мужскому, а именно — только что продемонстрировал полную беспомощность в хозяйственных, домашних делах.
— Эх-м, — ответил он. Мадемуазель Прошина не вызывала у него романтического интереса, но даже и в этом случае сознаться он мог далеко не во всем и для спасения своей репутации в ее глазах прибег ко лжи: — Домашняя еда очень кстати. Велите кучеру отнести все в караульную.
Глаза горбуньи блеснули:
— Вот! Я так и думала… Пантелей! — звонко крикнула она.
Карета качнулась и выровнялась — это кучер опять спрыгнул с козел. Дверца отворилась.
— Пантелей, бери эту корзину, — распорядилась барышня и обратилась к Мурину по-французски: — Куда ее нести?
Мурин объяснил кучеру, как пройти в караульную, и наказал упомянуть полковника Рахманова, понадеявшись, что никто не рискнет теребить полковника с подобной чепухой и ложь не вскроется. Тот кивнул, взял корзину за обе ручки и, крякнув, вытащил. Ногам сразу стало просторнее.
— А теперь мы с вами поедем к брату на квартиру и вы мне дорогой расскажете — все, все, все.
— Зачем со мной к нему на квартиру? — от удивления перешел Мурин на русский.
Егорушка встрепенулся.
— Как же? — она слегка покраснела. — Ему ведь надо переменить платье. Не могу же я сама разбирать его исподнее, невыразимые, и вообще, знать все прочее, что требуется мужчине. — И по-русски добавила: — Кто-то должен дать указания его камердинеру.
—
Мадемуазель Прошина не удостоила его ответом. Она не считала его мужчиной.
— А, — Мурин кашлянул. — Да, конечно.
Он осторожно разогнул колени, чтобы ненароком не приложить ногу к ноге мадемуазель Прошиной и не оскорбить тем самым ее стыдливость.
Карета покатила. Мурин старался не смотреть ни на кого в особенности и не думать о том, как голоден. В полумраке белел повязкой управляющий Егорушка. Хозяйственные темы иссякли, и мадемуазель Прошина молча глядела в окно, опершись виском на раму. Бледный свет петербургского дня ее не красил. У носа и на лбу мадемуазель Прошиной пролегли морщины. Взгляд был тяжелым. Видимо, под стать мыслям. Они давили тяжким грузом.
— Он сознался? — вдруг спросила она. И так как Мурин молчал, отлепилась от окна, выпрямилась: — Отвечайте. Не хочу, чтобы меня жалели. Если мой брат убийца, я должна это знать.
— Он не сознался. Но это не то, что вы подумали.
— Как вас понять?
— Он сказал, что не помнит обстоятельств ночи. Ни единого.
— Так бывает?
— В общем, да.
— Вроде хождения во сне?
— Наверное.
— У кузины одной моей приятельницы такое бывало. Просыпается — а она на крыше. И не знает, как туда попала. Ужас.
— У вашего брата бывало раньше такое?
— Ходил ли он во сне? Нет, никогда.
— Ну, такое еще бывает, если слишком много выпить.
Мадемуазель Прошина смотрела непонимающе, ждала продолжения.
— Водки, — уточнил Мурин. — Коньяка. От вина тоже бывает.
— Вот оно что.
Она помолчала, наклонив капор, Мурин не видел ее лица, стал смотреть, как она нервно сплетает пальцы в замшевых перчатках. Сжала руки в кулаки.
— Да. Но как вы говорите… Это может означать и то, что он не виноват.
— Если медик толково представит дело, то могут принять во внимание смягчающие…
— При чем здесь медик… — она стукнула кулаками по коленям под кашемировым платьем. — Я говорю не о смягчении. Не виноват — совсем. Не делал того, в чем его обвиняют.
Она увидела тень, пробежавшую по лицу Мурина. Не могла прочесть его мысли, а думал он о словах опытного полковника Рахманова: они все это говорят… и все — не знают, кто вернулся к ним с войны в облике близкого человека. Мадемуазель Прошина об этих мыслях догадалась:
— Да-да, вы думаете: разумеется, она выгораживает своего брата. Ведь это ее брат! Но это не так. За своего брата я действительно готова в огонь, в воду, на все. Я говорю не об этом. Посмотрите на меня.
Мурин слегка смутился.
— Посмотрите! Я безобразна. Я горбунья. Я даже не была очаровательным ребенком, который вызывает у всех теплые чувства своей миловидностью. Я приучилась видеть то, что есть. Не питать пустых надежд. Не обманывать себя. Не подслащивать действительность. Жизнь просто не дала мне возможности обманываться! Я говорю вам это не для того, чтобы вы меня пожалели. А для того, чтобы вы мне поверили: я и сейчас не обманываюсь на счет брата. Он лоботряс, он своенравный, обидчивый. Но он не мог убить человека.