Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
– Гляньте, кто пришел - сам брантеклевский барин, господин Миккельсон, - запел Мандюс.
– Никак, с золотом? Этак-то и товару в лавке не хватит!
В ту ночь Миккелю спалось плохо. Конечно, Мандюс - пустобрех, но кто его знает?..
"Завтра возьму лодку - и к Эбберу, спрошу сам", - решил он. В животе у него громко ворчало. До чего же мало места занимает кусочек свинины да две холодные картошины!..
Миккель проснулся затемно от какого-то стука в прихожей. Выйдя, он увидел на кухонной двери снаружи
На тряпице было написано кровью:
Коль есть у вас золота слитки,
Не прячьте их в сундуки.
Не то в богадельне придется вам скоро
Отведать казенной трески.
А кровь была от лучшей бабушкиной курицы-несушки.
Она лежала возле крыльца с отрубленной головой.
Никто не знал, чья рука держала нож. Но зато все знали, что у Мандюса Утота на левом каблуке вырездн двойной крест от гололедицы и от скрипа в коленках. Уж на что бабушка Тювесон плохо видела - и то различила на глине у конюшни множество двойных крестиков.
Бабушка плакала. Миккель хотел седлать Белую Чайку и ехать за ленсманом.
Но Петрус Миккельсон только смеялся:
– Лучше нет куриного бульона! Ну-ка, Миккель, слетай в огород, петрушки поищи! Без петрушки разве тот вкус?..
– Потом он нагнулся и шепнул Миккелю на ухо: - Не вешай нос, сынок, мы еще возьмем свое!
Глава пятая
КНИЖКА В КЛЕЕНЧАТОЙ ОБЛОЖКЕ
А только что уж тут возьмешь, коли в карманах пусто, а гранит весь?
Миккель окончательно решил попросить у Грилле лодку и махнуть под парусом к Эбберу - выяснить, как и что.
Но тут, как назло, установился мертвый штиль.
Вечером, когда все спали, он шмыгнул во двор и сунул руку в дупло.
– Господи, сделай так, чтобы там лежала тысячная бумажка и пятьсот серебряных монет, - прошептал Миккель, глядя на луну над Бранте Клевом.
Но в дупле оказалось только два гнилых яблока и дохлая крыса.
Луна укрылась за тучи, кромешный мрак окутал постоялый двор. У Миккеля было накоплено три риксдалера, которые он хотел добавить к отцовым сбережениям. Теперь некуда было их добавлять.
На следующее утро Петрус Миккельсон взял кувалду и зашагал к каменоломне. Однако стоило ему зайти за сараи, подальше от всех глаз, как он повернул, крадучись, в сторону верфи.
А бабушка стояла у окошка и все видела.
– Ну никак у него море из крови не выходит...
– пробормотала она.
Миккель сидел у стола и воображал, что сучок в доске посередине - якорный клюз. А царапины - такелаж.
"Море в крови?" - подумал он и начертил складным ножом парус. Что бабушка имеет в виду? Когда непрестанно в животе сосет? Или когда ноги так и идут сами к верфи?
Он сунул нож в карман и шмыгнул следом за отцом.
Петрус Миккельсон сидел в лощинке над верфью. Он прислонился спиной к
Миккель, спрятавшись в кустах, слушал и ничего не понимал.
– Селенографическая долгота! Географическая долгота!..
Читая, Петрус Миккельсон пристукивал пальцем по колену.
– Запишите точный магнитный пеленг в градусах!
– крикнул он вдруг неведомо кому.
Миккель похолодел. Все ясно: перед ним сумасшедший человек. И этот человек - его собственный отец. Клоун какой-то, ему только в цирк к Эбберу...
Миккель тихонько побрел домой. В горле у него торчал жесткий ком, который никак не удавалось проглотить.
Под вечер на кухню заглянул плотник Грилле; губы его лоснились от жирной свинины.
– А что, хозяин каменоломни дома? Ага, вот и он! Ну как, Миккельсон, пойдешь на верфь работать? Только скажи, уж я не брошу товарища в беде!
Миккельсон-старший убрал в карман книжку, захватил молоток и пилу и заперся в своей каморке.
Плотник остался. Он уселся поудобнее возле стола, прислушиваясь к стуку молотка.
– Уж не бриг ли он там строит, ась? На речке пускать? Что скажешь, матушка Тювесон?
Влажные глаза Матильды Тювесон сверкнули.
– У людей беда, а он надсмехается!
– вскричала она и стукнула плотника кочергой так, что сажа посыпалась.
– С блохами и старыми ведьмами толковать - только время переводить!
– обиженно буркнул Грилле и пошел к себе жарить свинину.
Кончилось лето. Рябина покрылась румянцем, скворечня под застрехой опустела.
Первого ноября Петрус Миккельсон поднялся на чердак и надел воскресный костюм. Потом позвал Миккеля.
– Между нами, мужчинами, - зашептал он, прикрывая поплотнее дверь.
– Хочу попросить тебя: пригляди за старушкой-мамой, пока меня не будет.
Знакомый страх сжал сердце Миккеля.
– Ты... ты уходишь опять, отец?
Миккельсон-старший сунул книжку в матросский сундучок и прижал ее крышкой:
– Кончились брантеклевские самородки, сынок.
– И куда же ты?..
Петрус Миккельсон прищурился и посмотрел в окно.
Над корпусом корабля на верфи вихрился первый снежок.
– Не все то золото, что блестит, сынок. Важно найти настоящее. Вот я и хочу этому научиться.
Он тряхнул рукавом, и у него в ладони очутилась вдруг скомканная полусотенная бумажка.
– Побудь за кассира, Миккель, пока я вернусь.
Он наклонился, сделал хитрые глаза и добавил:
– А увидишь этого мошенника Скотта, дай ему хорошего пинка за меня.
С этими словами Петрус Миккельсон вскинул сундучок на плечо и зашагал вниз по лестнице. Миккель прильнул к окошку и смотрел, как он взбирается на обледенелую гору.