Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
– Я насчет постоялого двора, - говорит он.
– Да? Вот как!
– бурчит богатей Синтор, а сам думает: "Хоть бы он провалился, этот постоялый двор!"
– Надо же где-то жить, - продолжает Миккельсон-старший.
– Конечно, цена ему грош в базарный день, но до поры сойдет.
Пять минут спустя он уже купил постоялый двор за пятьдесят риксдалеров.
– Вообще-то к дому участок полагается...
– Он чешет в затылке.
– Да вот беда - один камень кругом... А кому охота платить за камень да вереск?
Богатей Синтор согласен. Еще пять минут - и Петрус Миккельсон купил Бранте Клев тоже. И неплохо заплатил, потому что он не жулик какой-нибудь, разве что плут.
Триста риксдалеров! Богатей Синтор не верит своим глазам.
Заодно он уступил Островок и участок берега - семьсот шагов. Опомнившись, Синтор достает сигару, но Миккельсон-старший вежливо отказывается.
– Мне нельзя, - объясняет он.
– Из-за собаки... До свиданья, спасибо за сделку.
– Со... собаки?
– не понимает Синтор.
– И мальчонки, - добавляет Петрус Миккельсон, беря шляпу с вешалки.
– Лошадь хромает?
– кричит богатей Синтор вслед ему.
– Ага, еще как!
– отвечает Миккельсон-старший уже со двора.
– Это вам не какая-нибудь клячонка. Меньше чем за восемьсот риксдалеров не уступлю!
И он садится на лошадь впереди Миккеля. Глядите-ка, там еще место осталось сзади - как раз для Туа-Туа Эсберг. Ребятишки бросаются врассыпную - сейчас поскачут, ух ты!
– Что это у тебя на руке, подружка?
– кричит Миккелев отец, пуская лошадь вперед.
– Пластырь!
– отвечает Туа-Туа, изо всех сил цепляясь за Миккеля: цирковые лошади любят всякие трюки - так и пляшут на ходу.
– Сдирай его!
– командует Петрус Миккельсон.
Верно. Сегодня же тринадцатое мая! Она совсем забыла.
День распластыривания - он еще две недели назад говорил.
Мгновение спустя грязный пластырь повисает на колючем кусте.
А лошадь уже далеко. И Туа-Туа с ней вместе. Ее трясет и трясет. Все слова и мысли застряли в горле. Миккель чувствует ее дыхание над ухом:
– Ис...исчезли, Мик...кель!..
И он докладывает отцу:
– Исчезли, говорит. Бородавки!
– Еще бы! От ляписа-то, - отзывается отец, держа повод двумя пальцами.
– Скажи ей, чтобы держалась. И не такие с коня падали.
Они уже виехали из деревни и свернули на Бранте Клев.
– Все семь!
– шепчет Туа-Туа.
– А ну, веселей скачи, Белая Чайка!
– кричит Петрус Миккельсон и хлопает лошадь по шее.
– Небось по своей земле бежишь! Чувствуешь? Застолбили гору Петру с Миккельсон и сын!
– Ни одной не осталось!..
– шепчет Туа-Туа.
Эмиль-башмачник, одинокий житель Брантеклевского леса, опять сидит на крыльце. Правда, в кустах лежит ружье.
А вон опять белая лошадь мчится как ветер! Эмиль выпускает молоток и заслоняет рукой глаза от солнца.
"Есть у них совесть? Сразу трое верхом на бедняге", думает Эмиль. Он не знает, что это цирковая лошадь, что она, если надо, может задом наперед скакать.
Позади сидит Туа-Туа Эсберг и поет, высоко подняв правую руку.
Озеро блестит на солнце, как стекло. Водяной не показывается.
Глава двадцать девятая
ПЕТРУС МИККЕЛЬСОН ОБЗАВОДИТСЯ НОВОЙ ПОДУШКОЙ, А МИККЕЛЬ
МИККЕЛЬСОН ЗАСЫПАЕТ НАД СВЯЩЕННОЙ ИСТОРИЕЙ
Удивительное дело, до чего рано в этом году наступила осень!
Вереск отцвел уже в июле. В сентябре улетели ласточки, в октябре выпал первый снег.
Но разве страшен снег тому, у кого доброе жилье. Красный ларчик многое переменил.
На постоялом дворе перекрыли крышу, вставили новые стекла. Стены укрепили бревнами из своего леса. Комнату очистили от рухляди и покрасили; из подвала выгнали крыс.
И только чердак остался по-старому. Во всех углах паутина. Стоят на месте сломанные часы. Рядом - заморский сундук, в котором лежал черный камень.
Если поплевать на палец и потереть окошко, то можно увидеть дровяной сарай. Как был, так и остался, зато дальше видно конюшню и мастерскую - за три месяца поставили.
Но ведь на чердаке еще одно окошко есть. То самое, в которое Миккель Миккельсон видел, как богатый Синтор хромал вверх по горе - без шляпы и без одного сапога, когда плотник Грилле спустил его с лестницы. Это окошко смотрит на Бранте Клев.
Как же выглядит нынче гора?
Прежде всего бросается в глаза доска - огромная доска, прибитая к двум соснам. Буквы в рост человека сообщают, что здесь находится
КАМЕНОЛОМНЯ "ПЕТРУС МИККЕЛЬСОН И СЫН"
Эту доску прибили первым делом.
– И вовсе никто не кичится, - говорил Миккельсон-старший.
– Просто, чтобы капитаны видели, куда за камнем подходить, и чтобы люди знали, где есть гранит на продажу.
Четыре молотобойца и один пальщик работали лето и осень на Бранте Клеве. А жили они на постоялом дворе, все пятеро, - там было вдоволь места.
Когда они уходили обедать или ложились вздремнуть, Боббе сторожил кувалды и бур. Но шнура он боялся, как чумы.
Двадцать шестого сентября 1892 года к каменоломне Миккельсонов подошел первый корабль. Пристань Симона Тукинга сохранилась, но с другой стороны залива построили еще одну для шхун и больших кораблей. Там тоже висела доска, правда поменьше.
И вот пришел корабль. Белый, как когда-то бриг "Три лилии". Правда, этот назывался "Белый свет", но если стоять против солнца и прищуриться, то можно вообразить, что это "Три лилии".