Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
– Последняя, Миккель!
– Тогда ты можешь посмотреть.
Отцова рука нырнула в дупло.
– Сынок...
– пробормотал Миккельсон-старший.
– Чтоб мне лопнуть! Нашел? Ларчик! Держите, сейчас упаду!..
– И деньги внутри, - сказал Миккель.
– Одиннадцать штук.
С этими словами он исчез во мраке.
Отец крикнул вслед:
– Миккель, куда же ты?
– Мне нужно сказать кое-что Белой Чайке, - донесся голос Миккеля.
Глава двадцать восьмая
МИККЕЛЬ МИККЕЛЬСОН ЕДЕТ ПО ДЕРЕВНЕ
ВЕРХОМ НА БЕЛОЙ ЛОШАДИ
Над Бранте Клевом светит солнце. Там, где угольночерная гора сглажена волнами и ветром, она блестит, как зеркало. Когда-то, десять тысяч лет назад, сюда доходило море, а волны любой камень обточат.
Посреди Брантеклевского леса находится озеро. Старики говорят, что оно бездонное, а на глубине двенадцати саженей обитает водяной. Правда, Матильда Тювесон, бабка с постоялого двора, ворчит, что это все выдумки - младенцев пугать.
Возле озера живет Эмиль-башмачник.
Весенний день... Эмиль сидит на крыльце. На коленях у него лежат рваные женские башмаки, рот полон деревянных гвоздиков. Солнце светит. Озеро блестит, словно лаковое.
Чу! Что за шорох в лесу? Эмиль вздрагивает и чихает так, что все гвоздики разлетаются. Он ведь глухой, а глухие лучше других чуют, когда земля дрожит от топота.
Уж не лось ли топает? То-то будет чем разговеться бедняку-башмачнику!
Миг - и Эмиль уже сбегал в каморку за ружьем. Вот он ползет, как змея, среди смородинных кустов, чтобы лось не увидел. Выбирает подходящий камень и кладет на него ружье.
А топот все ближе. "Должно, здоровенный - и жирный!.." - думает Эмиль-башмачник. И вдруг... "Царица небесная!" Эмиль щиплет себя сзади, чтобы проверить, что ему не снится. Палец на курке дрожит. Кто слыхал про белых лосей в Брантеклевском лесу?!
Но тут же он видит, что это не лось, а лошадь, и на ней сидят люди. Впереди - пропавший без вести матрос второй статьи Петрус Юханнес Миккельсон. За его спиной - сын Миккель, он же Хромой Заяц.
Они скачут вниз к деревне, так что искры летят из-под копыт.
Сегодня тринадцатое мая 1892 года.
Пятница, тринадцатое число?..
Спросите любого из здешних ребятишек. Они скажут вам, что тринадцать - опасное число, а если еще и пятница, то вдвое опаснее.
Все лестницы в деревне посыпаны золой, все занавески опущены. Никто не режет ножом и не берет в руки топор. Все колодцы заколочены - мало ли какая беда может случиться в такой день... Даже собаки молчат, не лают.
Двенадцать часов. Пока ничего не произошло. Кое-кто отваживается выглянуть в окошко. Лавочник выковыривает тесто из замочной скважины и отпирает лавку.
На дворе перед домом Синтора стоит Мандюс Утот и чистит цыплячью клетку. Цыплятам нужно жилье, а пальщики не верят в приметы.
Но что это? Он поднял голову, прислушивается... Конский топот? В такой день? Мандюс туговат на ухо после всех взрывов, однако конский топот хоть кто отличит в доме Синтора. Пойти к калитке, поглядеть? Во всей деревне есть только одна верховая лошадь - Черная Роза, и один всадник - богатей Синтор.
Лавочник уже стоит в носках на крыльце и слушает: что-то не похоже на Черную Розу. Вроде быстрее скачет, но как-то неровно, ась?
В каждом окне сплющенные носы. А вон и лошадь - белая как снег. Кто же это сидит на ней?!
Беда с пальщиками: от грохота и дыма зрение слабеет. И Мандюс бежит в дом справиться у других: верно ли он разглядел?.. Верно?! Вот так-так!
– Петрус Миккельсон верхом едет!
– кричат в каморке у батраков.
– И мальчонка евонный, Миккель, позади сидит!
Богатей Синтор в этот день занят в своей конторе - расходы проверяет. Худо будет тому, кто ему помешает! Времена плохие. Онто уж совсем было собрался купить еще овец. Какое там: хоть бы тех, что есть, сохранить. А тут еще эту рухлядь, этот постоялый двор, на свою голову купил. Ну что с ним делать?..
– Ух ты, видал, как через изгородь сиганула!
– доносится снизу, от батраков.
Богатей Синтор с рычанием швыряет прочь карандаш и раздвигает занавески. Сейчас он им покажет!
Петрус Юханнес Миккельсон привязывает к флагштоку белую лошадь. Сын Миккель сидит в седле. Со всех сторон их окружили ребятишки. Они смотрят, таращат глаза, спрашивают и поражаются. Миккель отвечает всем.
– Еще как!
– говорит он.
– Хоть два метра изгородь одним махом перескочит... Стой тихо, Белая Чайка!.. А рысь у нее! Хромая, говоришь? Так это же самое главное! Сколько всего лошадей в деревне? Шестнадцать, если Черную Розу считать. А хромых? Да к тому же белых?.. Тихо, тихо, Белая Чайка! Клянусь своей заячьей лапой, я ее ни на какую Черную Розу не променяю, хоть бы господин Синтор одиннадцать риксдалеров приплатил.
Ребятишки разевают рты и просят позволения потрогать лошадь. Хоть чуточку, только хвост...
– Осторожно!
– предупреждает Миккель.
– И по одному. Как-никак, она цирковая, да к тому же белая и... хромая!
Миккельсон-старший пошел в дом Синтора.
– Зачем это он, Миккель?
– удивляются ребятишки.
Миккель чешет Белой Чайке за ухом.
– Дела, вот зачем. Пить хочешь, Белая Чайка?
Но лошадь, похоже, не хочет пить, и Миккель остается сидеть в седле. Вот и лавочник подошел посмотреть, и кузнец, и еще куча народу. А кто это там бежит по деревенской улице? Ну конечно, Туа-Туа Эсберг, кто же еще?!
– Ну как он, Миккель?!
– кричит она издали.
– Кто?
– спрашивает Миккель.
– Отец!
– В полном порядке!
– кричит в ответ Миккель.
Только тут Туа-Туа замечает лошадь.
– Ой, Миккель!
– восхищенно вздыхает она.
– Какая красивая!..
– Приходи вечером покататься, - говорит Миккель.
– Она умеет задом наперед скакать - цирковая! А вот нырять за камнем на две сажени не может.
Тем временем Петрус Миккельсон вошел в контору и лихо козыряет Синтору.