Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

Плотник сунул ножницы за голенище сапога. Миккель налил воды в банку, а Туа-Туа в это время сидела и ковыряла свой пластырь.

И вот все трое пошли к часовне. Грилле шагал, как великан. В его вместительных карманах гремели пустые бутылки, крючки, свинцовые грузила и оторванные пуговицы.

– Знаете, почему мы пришли к вам?
– выпалила Туа-Туа, семеня в пяти шагах позади плотника.
– Потому что задумались об одном деле.

– Задумываться полезно, - сказал Грилле.

– Мы думали

об одном корабле, - объяснил Миккель.

– Тоже не худо, - ответил плотник.

– Который светит, подобно звезде, то есть фонари светят...
– Миккель совсем запыхался.
– И плывет в воздухе, вот что непонятно.

– А не в воде, - вставила Туа-Туа.
– Милый штурман, не идите так быстро, я не поспеваю.

Плотник остановился и подождал их.

– Плывет по воздуху, а не по воде...
– пробормотал он.
– Лопни мои глаза, если я такой видел. Для чего же тогда вода, если не плыть по ней? Белиберда!.. А вот и часовня. Запевайте, коли знаете хорошую.

Впереди показались черные стены.

Туа-Туа запела:

Песню пою, баю-баю!

Слушает сын маму свою.

Баю-баю, маму свою.

Лежат птенцы в гнезде на ели,

Лежит малютка в колыбели.

Что ему до папы римского

И царя иерусалимского!

– Годится, - сказал плотник и вошел в часовню.
– Найдутся, конечно, такие, что скажут: подумаешь, какая-то дохлая черепаха, стоит из-за нее себе голову морочить. А вот и стоит! Собаки лают, старухи ворчат, а она спала да помалкивала. Показывайте, где она лежит, я поставлю банку.

– Вот, - показала Туа-Туа.

Но у Миккеля была своя примета - он показал немного дальше. Наконец, они выбрали место как раз посередине, и плотник поставил банку. Туа-Туа спела еще.

Потом плотник Грилле сказал:

– Совсем я одинок без тебя остался, Шарлотта. Но семьсот лет не шутка! Зато здесь потолок высокий.

Все трое посмотрели вверх. Крыши не было, высоко над почерневшими стенами плыли в небе майские облачка, словно овцы на лугу. Небо чем не потолок? Ночью прошел дождь, и черная макушка Бранте Клева блестела, будто стеклянная.

После Миккель попытался описать все в своем дневнике событий: как они стояли и щурились на небо, как притопывали ногами и думали о бедной замерзшей Шарлотте, о Пате и о Симоне Тукинге, и о том, что случилось после.

Семь листов бумаги попали в мусорный ящик, ничего не получалось. Наконец он написал через весь восьмой лист: яйцо!

Грилле чуть не раздавил его каблуком, но Туа-Туа вовремя схватила плотника за рукав.

– Ой, осторожно, яйцо!
– закричала она.

– Смотри, не иначе, из гнезда выкатилось, - сказал Миккель, поднимая его.

– Дай-ка взглянуть...
– попросил плотник.
– Так и думал, птенец уже вылупился. А где же гнездо?

Три лица снова обратились вверх.

И вдруг Туа-Туа вскричала:

– Корабль! Корабль!.. Гнездо в корабле! Нашли, Миккель! Нашли!

– Чего ты скачешь?
– удивился Миккель.
– Что нашли?

Плотник Грилле сунул за щеку кусок жевательного табаку и озадаченно поглядел на Туа-Туа, которая прыгала на одной ноге и визжала от радости.

– Ну, свила себе птица гнездо в кораблике, - пробурчал он.
– Так чего тут визжать-то? Птенцы давно улетели. Да перестань ты скакать.

Туа-Туа остановилась. Она запыхалась, ее волосы разлохматились, веснушки сверкали. Глаза перебегали с Миккеля на плотника и обратно - с плотника на Миккеля.

– Кажется, всего пять минут назад кто-то тут спрашивал, - она перевела дух: - "Что такое - светит, подобно звезде, плавает в воздухе, а не в воде?" Как же вы ничего не понимаете?!

Миккель снова поглядел вверх. Рот его медленно открылся.

– Туа-Туа...
– прошептал он.
– Ты... ты думаешь, это и есть корабль Симона? Для которого он четвертую мачту сделал?

И тут Туа-Туа повела себя совсем странно. Она подбоченилась и стала таинственно подмигивать.

– Не только мачту, Миккель Миккельсон, не только! пропела она.
– А ну-ка, подумай как следует, Миккель Миккельсон! Что еще Симон на всех своих кораблях делал? Думай же, думай, Миккель Миккельсон! Еще даже важнее, чем мачта и парус.

Плотник выплюнул табак, так и не пожевав его.

– Ничего не понимаю!
– сказал он.
– А ты, Миккель Миккельсон?

Миккель кивнул, но голос у него почему-то пропал.

– Фонарь, Туа-Туа, - проговорил он чуть слышно.

– Ага, из красного стекла!
– прошептала Туа-Туа в ответ.

Глава двадцать шестая

БАЛКА ГНИЛАЯ, МИККЕЛЬ!

В половине восьмого Петрус Миккельсон все еще не вернулся домой. Никаких белых коней не было видно.

Плотник лег спать: пешие переходы и усиленные размышления утомляют моряков. Бабушка Тювесон сидела на крыльце и чистила рыбу на ужин. Миккель и Туа-Туа пыхтели за домом, силясь оторвать от стены приставную лестницу, и были только рады, что бабушка занята.

– И хорошо, - сказала Туа-Туа, - не будет голову себе ломать. Как думаешь, плотник догадался?

– Не, - ответил Миккель.
– Отец, кроме нас, никому не говорил про ларчик. Плотник подумал, что это тоже загадка... Поднимай вот здесь. Ух, и тяжелая!..

Туа-Туа совсем запыхалась.

– Ни за что не дотащим.

– А хуже всего, бабушка разворчится, когда увидит, пыхтел Миккель.
– Да и все равно она не выдержит. Лучше влезу по стене, а дальше - по балке.

– А после?