Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
Миккель нахмурился, сердце его бешено колотилось.
– А не плюнул бы, так, во всяком случае, молчал бы и стыдился такого отца, - продолжал гость.
– Вот почему даже лучше, что Пат умер.
– Нет... нет...
– забормотал Миккель.
– А как бы ты поступил?
– робко спросил незнакомец.
Миккель посмотрел на человека, который не был Патом, потом на фотографию отца на стене, под засиженным мухами стеклом, и на глазах его появились слезы. Он думал о белом коне, который никогда не будет шагать
– Я... я бы угостил его кофе, - тихо произнес Миккель, - и накормил бы, если бы он пришел голодный. А после...
– После?..
– подхватил человек.
– После я показал бы ему, что лежит у меня в дуплистой яблоне возле сарая.
– Что же у тебя там лежит, Миккель?
– Голос незнакомца звучал чуть слышно.
– Вообще-то об этом только ему можно знать, - сказал Миккель.
– Вот. Но так и быть: у меня там десять серебряных риксдалеров. Учитель Эсберг дал, когда я два года назад вытащил из проруби Туа-Туа. Я сверху чернильные орешки положил, чтобы серебро не почернело. Говорят, помогает.
– Что же ты сделаешь с риксдалерами?
– Отцу отдам. Если они ему нужны... и если я ему нужен. У меня заячья лапа в правом башмаке, да он, верно, забыл. А придется рассказать... Кто его знает, может, он тоже плюнет и закричит: "Хромой Заяц", как в деревне кричат.
Гость закурил новую сигару, и дым попал ему в глаза.
– А я на его месте остался бы, - неуверенно произнес он.
– Десять риксдалеров - не так уж худо! Да к тому же ведь ты говорил, что Петтер Миккельсон тоже не с пустыми руками домой направлялся. Правда, что у него было, попало в карман Симона Тукинга. Может, и Симон, вроде тебя, в дупло спрятал.
Незнакомец стоял, опираясь рукой о печку; дым все сильнее ел ему глаза.
– Вот так-то, - сказал он и вытер лицо рукавом.
Комок паутины на левой щеке отлепился и упал на пол.
Миккель сидел, зажав ладони между коленями, и молча глядел на незнакомца.
– А впрочем, что сказал бы Петрус Юханнес Миккельсон, об этом только он один знает...
– заключил гость. Внезапно он громко скомандовал: - А ну, ставь кофе, Миккель Миккельсон! Не реви, как баба!.. Еда тоже есть - вот она, в сумке!..
Миккель только моргнул в ответ. Впервые в жизни он видел, чтобы взрослый мужчина плакал.
Погода в тот день выдалась какая-то нескладная. Тучи то находили, то исчезали опять. Солнце то выглядывало, то снова пряталось. Как раз в этот миг яркий луч упал из окна прямо на фотографию отца на стене. За грязью и следами от мух показалось широкое бритое лицо с плутоватыми глазами. Хоть и старая была фотография, но на левой щеке Петруса Юханнеса Миккельсона отчетливо виднелась бородавка.
Такая точно, как у человека, который стоял возле печки.
– Вы вернулись домой навсегда, отец?!
– прошептал
– Навсегда, сынок, - ответил человек у печки.
Глава двадцать вторая
КТО ТАКОЙ ЮАКИМ?
Что скажет бабушка Тювесон?
Ведь она ничего не знает: ни что Бранте Клев раскололся, ни что вернулся Петрус Миккельсон.
Бабушка с самого утра стояла в овчарне у богатея Синтора и стригла овец. Овцы жалобно блеяли. Кому приятно остаться без шерсти в такую холодную весну? Бабушка стригла, присыпала царапины золой и принималась за следующую овцу.
В обед она зашла на кухню богатея Синтора и получила одну сельдь и одну картошину. Бедняки в ту пору ели не густо. А пить хочется - вон она, вода, в ведре.
Уже вечерело, когда бабушка показалась на Бранте Клеве - сгорбленная, усталая. Боббе не выскочил ей навстречу, как обычно. "Должно, у печки лежит, - подумала она, - блох гоняет".
Из трубы поднимался дым. "Ага, - сказала себе бабушка, - Миккель поставил картошку. Это хорошо. У меня в кладовке лежит кусочек солонины, вот и устроим пир".
Если бы не беда с жильем, то живи да радуйся... Но ведь через два дня придут сносить. И плачь не плачь - легче не будет.
Скрипнула дверная ручка. Скоро ее не будет - и самой двери тоже...
Бабушка вошла на кухню и... остолбенела.
Стол был накрыт: зельц, колбаса, сыр, свежий хлеб, блестящий кусок солонины на бумаге... чего-чего только нет! Даже масло! А дух какой! Кофе - настоящий, не бедняцкий, не из жареного зерна.
"Так, понятно: я умерла, - решила бабушка.
– И в рай попала, слава богу. Но кто без меня за мальчонкой присмотрит?" Вдруг она увидела Миккеля. Он сидел перед ней цел-целехонек и уписывал солонину. "Так, значит, и он помер, бедняжечка, и тоже в рай попал. Или я жива? Так как же?.."
У бабушки подкосились ноги, она села.
Кто-то вовремя подставил ей стул. Тот же "кто-то" сказал:
– Вам, мама, небось сахарку побольше положить, как бывало?
Бабушка подумала: "Это голос моего сына, покойного Петруса Юханнеса, который потонул у Дарнерарта. Значит, мы все померли. А кофеек-то в раю настоящий, по запаху слышно!"
Но вот туман перед глазами рассеялся, все стало на место, только в голове что-то жужжало. Бабушка сидела за столом и пила кофе с блюдечка.
Верить своим глазам или нет? Бабушка Тювесон верила. Прямо напротив нее сидел с сигарой во рту Петрус Юханнес Миккельсон. Восемь лет пропадал, шутка ли! Бабушка всплакнула, кофе остыл.
– Подумать только, вернулся отец твой, Миккель!
– сказала она.
Миккель сидел возле печки. Он был рад без памяти и все-таки не совсем рад.
– Ты не видел, как он на две сажени за камнем нырял, говорил он отцу.
– Другой такой собаки на всем свете не было. Знаешь, что Мандюс Утот потом рассказывал?