Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

Синтор надел жилет, пальто, сел и принялся считать на пальцах. Ух ты, да он совсем богачом будет! Сколько еще овец сможет он купить! Пятьдесят? А может, и все сто?

У Синтора даже дух захватило. Или двести?

Но тут он вспомнил, что и тем сорока восьми овцам, которые у него уже есть, тесно в овчарне. Всю ночь напролет блеют, никому покоя не дают. Ясно: надо строить новую овчарню.

В этот миг Синтор открыл пошире левый глаз и увидел внизу постоялый двор, унылый, покосившийся, словно старый корабль на мели.

А

надо вам сказать, что в тех местах существовал обычай: овчарни полагалось строить из старого леса. Люди считали, что это приносит счастье. Хорошо еще вырыть ямку под порогом и пустить в нее живую змею. Но самое главное, чтобы лес был старый. Богатей Синтор верил во все приметы. И вот он порешил: куплю-ка я эту развалину и снесу - овцам ведь все равно.

Спустя неделю сделка была заключена. Постоялый двор, принадлежавший до сих пор приходу, перешел к Синтору. За гроши, конечно. Стал бы он на овчарню большие деньги тратить!

А еще через три дня Синтор явился верхом на коне к постоялому двору и приказал:

– Освободить дом до первого мая, сносить буду!

Черную Розу он привязал к яблоне с дуплом, в котором хранилось сокровище Миккеля. Ни Синтор, ни его лошадь не подозревали, что в дупле лежит бутылка с десятью риксдалерами.

Сперва он зашел к бабушке Тювесон.

– Но где же мы будем жить, добрый господин?
– заплакала бабушка.

– Какое мне дело!
– ответил богатей Синтор.

– Куда мы денемся - я, мальчонка, собака, овечка? Неужто под открытым небом жить?

– А зачем?
– сказал Синтор и чихнул: бабушка варила рыбный суп.
– Коли уж некуда, пойдете в богадельню.

Богадельня помещалась на краю деревни в жалкой лачуге, наполненной крысами, тараканами и нищими стариками, которым некуда было податься.

Бабушка плакала. Богатей Синтор задержал дыхание и протиснулся боком в дверь. Он замахнулся палкой на глухо ворчащего Боббе и пошел вверх по лестнице, к плотнику. Грилле все еще был простужен и зол, после того как прогулялся на четвереньках от лодочного сарая до постоялого двора. Он сидел в облаке пара, обмотав шею тюленьей шкурой и погрузив ноги в ведро с горячей водой.

Богатей Синтор вошел без стука: станет он церемониться с бедняками!

– Освободить дом до...
– начал он и запнулся: тюленья шкура заткнула ему рот.

– Вон!
– взревел Грилле.
– А есть дело ко мне, то вот дверь!.. Стучаться с той стороны!

– Ка-какая наглость!
– бормотал Синтор, освобождаясь от шкуры.

Плотник протянул было руку к ружью, которое лежало на столе в ожидании чистки. Но ведь оно было не заряжено.

Тогда он встал, шагнул из ведра прямо к двери и спустил Синтора с лестницы.

– Вы... вы... еще пожалеете об этом!
– вопил Синтор, поднимаясь с пола.

Его пальто лопнуло на спине. Куда делся правый сапог? Шапка свалилась. Боббе схватил ее и уволок в сарай.

Богатей Синтор допрыгал на одной ноге до лошади и уехал без шапки.

Миккель сидел на чердаке и смотрел в окошко, как Черная Роза трусит вверх по горе. На коленях у него лежал дневник. На последней странице было написано: "Первого мая... Хоть бы ты вернулся, отец! Пока дом не снесли".

Нет, уж очень коротко получилось. Миккель подумал, поплевал на карандаш и приписал: "По мне, так можешь шуметь на шканцах сколько угодно, вот тебе мое слово!

Миккель Миккельсон".

Глава двадцатая

КОГДА БРАНТЕ КЛЕВ РАСКОЛОЛСЯ НАДВОЕ

Миккель и Туа-Туа сидели за столом на кухне постоялого двора. Зима кончилась. Солнце взломало лед, чайки камнем падали на воду и взлетали с трепещущей рыбой в клюве. Верба покрылась почками. По Бранте Клеву бежали веселые ручейки.

Куда пропал Пат?

Бабушка ушла с утра к Синтору стричь овец, сказала, что будет вечером. Плотник полночи ловил рыбу и теперь крепко спал. Ульрика Прекрасношерстая паслась в лесу.

Боббе лежал в луче солнца на полу и сладко храпел.

Миккель прихлопнул муху и сказал:

– Через два дня придут дом сносить.

На столе между ними лежала зовутка.

– Дуй не дуй, никакого толку, - заметила Туа-Туа.
– Все равно не ответит.

– А ты знаешь почему?

Туа-Туа отрицательно покачала головой.

– Потому что все это неправда, - мрачно произнес Миккель.

Туа-Туа обескураженно посмотрела на зеленый пластырь. Вот уже четыре месяца, как Пат налепил его. Через месяц пора... Нет, не может быть, чтобы Пат... Неужели ляписутапис тоже обман?

– Откуда же он узнал про судовой журнал за стеной?! воскликнула она.

– Нашел, когда мы ушли в первый раз, - ответил Миккель.

– А голос, который мы слышали вечером, когда...
– сказала ТуаТуа.

Миккель только рукой махнул:

– Знаешь, Туа-Туа, что я думаю? Что это сам Пат свой голос изменил, или животом говорил, или еще как-нибудь.

Туа-Туа еле сдерживала слезы. Как же так? Выходит, Пат...

– Прошлый год весной цирк приезжал, так у них был один - умел говорить животом, - продолжал Миккель.

– Может, Пат научился у него, - сказала Туа-Туа.

Миккель угрюмо кивнул и начертил на столе букву "П".

– Одно не пойму: откуда Пат знал о корабле, который на мели стоял, и о том человеке, что на берег хотел?

Туа-Туа тоже не могла этого понять. И Миккель вытащил из башмака письмо Пата. Они уже раз сто его читали, с тех пор как нашли в кармане Плотниковой куртки.

Миккель стал читать вслух, Туа-Туа внимательно слушала.

– "А Вы тем временем тоже будьте начеку, - вдруг еще старатели появятся..." Старатели - это те, что золото ищут, - объяснил Миккель.
– Ты никого не примечала, Туа-Туа?