Бригантина, 69–70
Шрифт:
— Мало трепанга осталось, — вздохнул Александр Ильич. — И гребешка мало. Вот мы поедем, я покажу вам гору гребешковых раковин. Все, что осталось от богатейшей банки. Ну, мне пора собираться. Надо в совхоз заехать, наш парторг в отпуск просится. Значит, до завтра?
— Вообще-то…
— А под конец прямо к границе поедем. Побываем на знаменитом озере Хасан, даже пообедать можно будет прямо там, у воды.
Назавтра мы были уже в Посьете, рыбацком городке, утопающем в пыльной зелени. Дорога ныряла с холма на холм. Встречные машины оставляли за собой белые клубы едкой пыли, словно самолеты-распылители над колхозными полями. Сонно гудели пароходы, скрежетали огромные
Мы въехали на узкую косу, на которой находился рыбокомбинат. Рабочий день уже кончился. По опустевшему двору бродили куры и кошки. У сушильного цеха высились груды угля, за ними сверкали перламутровые горы раковин, которые перемалывают на известковую муку. Ее охотно едят куры. По обе стороны блестела и переливалась в огне заката неподвижная вода. У недостроенного барака лежали длинные полиэтиленовые трубы. Внутри уже были забетонированы прямоугольные ванны для аквариумов с проточной водой.
Как нужны биологам моря такие аквариумы! У нас в стране только в Севастополе и Батуми есть такое сооружение. Но океан — это не Черное море. Разве удастся создать для животных хоть какое-то подобие естественной среды без проточной циркуляции? Лишь в таких условиях можно всерьез говорить об искусственном оплодотворении или о скорости роста молоди. Очень ждут этих аквариумов владивостокские ученые.
Лаборатория ТИНРО оказалась единственным обитаемым в это вечернее время помещением на комбинате. Там работа была в самом разгаре. Пока Нейфах консультировал Нину Мокрецову, я прошел на причал, где стояли аквариумы с трепангом. К почерневшим дубовым сваям были привязаны толстые веревки, уходившие в воду. Я вытянул одну из них. Она оказалась похожей на ожерелье из ракушек для великана. Это древний японский способ выращивания моллюсков на соломенных канатах.
Бухта сделалась розовой и бирюзовой. Вдали затарахтел мотор. Вскоре на воде появилась пенная борозда. Баркас шел прямо к рыбозаводу. Вероятно, за нами. Мы должны были идти в гребешковую бухту Тэми.
Раковина гребешка напоминает неглубокую пиалу и китайский веер одновременно. Она кругла, и в то же время у нее есть «ручка». Изнутри пара таких ручек скреплена черным лакированным сухожилием, что делает гребешки удивительно похожими еще и на испанские кастаньеты. Но когда они лежат на дне, а вы плывете над ними, то трудно избавиться от впечатления, что кто-то рассыпал здесь обеденный сервиз. Впрочем, фарфоровая белизна присуща только внутренней поверхности большого приморского гребешка. Снаружи разбегающиеся веером ребра окрашены в нежнейшие оттенки самых разных цветов: розового, сиреневого, желтого, коричневого. А гребешки Свифта окрашены и внутри. Говорят, тоже очень разнообразно. Я нашел одного такого в бухте Троицы. Он оказался фиолетовым. Вернее, раковина оказалась фиолетовой, моллюск был оранжевым. Но если уж говорить об окраске самих моллюсков, то здесь пальма первенства принадлежит гребешкам Фаррера. Какие-то Люциферы и баал-зебубы, а не гребешки. Яркочерные с желтым, огненно-красные, кровавые с черными точками, желтые с красными змейками и т. п. Дьявольский карнавал.
Но у всех гребешков есть одно общее — белый с целлофановым отблеском столбик между створок, знаменитый запирающий мускул, за который они расплачиваются почти поголовным истреблением. Промысловыми считаются лишь приморские гребешки величиной с небольшую тарелку, а Свифты и фарреры (маленькие блюдечки) добываются от случая к случаю. Они встречаются реже и слишком малы по сравнению с приморскими, хотя мускул
Вот и остается сомнительный путь аналогий. Поджаренный на сливочном масле гребешок похож на запеченных в голландском соусе крабов. Это по вкусу. А по консистенции он отличается от крабов, как мякоть кокосового ореха от молока, которые тоже близки по вкусу.
Вот куда может завести стремление передать непередаваемое! Правда, можно впасть и в другую крайность. Часто читаешь в книгах об Африке и Южной Америке, что мясо игуаны или, скажем, молодого боа-констриктора «ничем не уступает куриному». Так и хочется сказать автору: «Вот и ел бы ты себе, дорогой товарищ, цыплят табака. Если нет у тебя других слов, чтобы рассказать о неведомом, то уж лучше молчи».
Но мне молчать нельзя. У меня особая задача. Экваториальные путешественники не ратуют за то, чтобы в магазинах было побольше игуанины, а боа-констрикторов разводили на фермах, как бройлеров. И правильно делают. Экзотика, она останется экзотикой. Другое дело — океан. При правильном подходе он сможет обеспечить нас и крабами, и лангустами, и гребешками. Не из любви к роскоши должны мы думать об умножении этих богатств, не только потому, что сегодня крабов продают лишь на валюту. Просто нет у человечества другого выхода, как освоить океанские запасы.
Старый моторный баркас ПТ-512 подошел к причалу, ведя на буксире шлюпку с мачтой. На одном борту шлюпки было написано «Теща», на другом «Кума». Мотор чихнул и замолк, выбросив последнее синее облако пережженной солярки.
— А, Юра — водяной человек! — обрадовался Володя. — Знакомьтесь. Целый день под водой или в лодке, больше ему ничего в жизни не надо.
Мы познакомились с водяным человеком, который оказался студентом, поступившим на лето в водолазы посьетской лаборатории ТИНРО. Да и у нас на станции большинство аквалангистов составляли такие вот студенты-сезонники. Что может быть лучше для будущего океанолога или биолога моря? Конечно, Юра был очень доволен своей жизнью.
На дне баркаса лежали заряженный акваланг, пояс с грузом, два здоровых таза и старинный чугунный якорь. Не иначе как времен капитана Посьета. Юра запустил мотор, и мы взяли курс на бухту Тэми. Мы шли вдоль берега заросшего лесом и высокой травой полуострова Краббе, прямо на чернеющие вдали скалы. На одной из них, плоской как камбала, стояли маяк и метеостанция.
— Необитаемый остров, — сказал Володя. — Японцы разрабатывают проекты искусственных островов. Нам пока это не грозит. Есть необитаемые.
Оставив слева бухту Новгородскую, мы взяли чуть мористее. Посьет отсюда выглядел каким-нибудь Зурбаганом или Гель-Гью. Показалась еще одна скала, зазубренная, как лезвие бритвы под микроскопом. Она господствовала над бухтой, и маяк на ней стоял большой.
Вода посерела и пошла рябью. Сделалось заметно свежо. Баркас приятно подбрасывало. Ветер срывал холодную злую пену и относил слова. Да еще мотор тарахтел, как у гоночного автомобиля, так что разговаривать было невозможно.
В бухте Рейд Паллады стало малость потише. Здесь у мыса Пемзовый притаился потухший вулкан. На воде все еще плавала ноздреватая разноцветная пемза. Совершенно пустынный край. Только фазаны бродят там меж папоротников и ив да чайки ссорятся на серых галечных пляжах.