Бригантина, 69–70
Шрифт:
День рождения короля отмечался в Катманду очень пышно, как большой национальный праздник. С утра на Тундикхель — большую, покрытую подстриженной травой площадь в самом центре города — начали собираться люди. Многие из них пришли из окрестных сел или даже специально приехали из дальних горных районов. Часам к двум пополудни перед небольшой трибуной с венчающим ее высоким троном стали выстраиваться войска. В июне даже в высокогорном Катманду на солнце долго не выстоишь. Но непальцы не зря славятся по всему миру своей воинской доблестью и стойкостью. Солдаты не обращали внимания на зной. Зато менее тренированному и закаленному дипломатическому корпусу, занявшему места на открытой трибуне, пришлось туго. Наконец появился и сам король — один за рулем открытой спортивной машины. За ним на почти такой же машине меньшего размера ехал наследный принц Бирендра. Король поднялся на трон. Началась церемония поднесения подарков, затем последовали военный парад и демонстрация населения города. В заключение над полем пролетел вертолет, рассыпая лепестки цветов.
После парада мы вернулись в Патан и, наскоро приведя себя в порядок, отправились на королевский прием, который
Праздники заняли несколько дней. В городе проводились официальные церемонии, спортивные соревнования, концерты. На этих последних большая часть времени отводилась народным танцам с песнями и декламацией. Исполнителями были, как правило, любители, не всегда отличавшиеся отточенным мастерством, но зато отчаянно импровизировавшие. Аудитория откликалась на удачный экспромт едва ли не благожелательнее, чем на технически сложные па. Видели мы и выступление очень хорошо подготовленной, как нам сказали, полупрофессиональной труппы, которую возглавлял отличный танцор по имени Мригендраман Синх Прадхан. Актеры разыграли небольшую танцевальную пьесу на какой-то мифологический сюжет. В роли главного божества выступал глава труппы. Представление началось с того, что танцовщицы по очереди передавали в танце различные состояния человеческой души — чувственную любовь, отвагу, печаль, изумление, веселье, страх, гнев и, наконец, умиротворенность. Мы, грешным делом, подумали, что эта демонстрация танцевальной и мимической техники пришла на непальскую сцену из «этюдов» современного европейского балета. Оказалось — нет. Такие танцы, олицетворяющие различные душевные состояния и сопровождаемые соответствующим стихотворным текстом, были непременной деталью народных представлений еще во времена правления предыдущей королевской династии Малла, то есть до второй половины XVIII века.
В один из ярких солнечных дней непальские хозяева повезли нас за город. На горе, возвышавшейся над рисовыми полями и покрытой лесом, расположено нечто среднее между заповедником и обычным пригородным парком. В глубине леса — небольшой дом, что-то вроде загородной дачи, как говорят, любимое место пикников непальского вышесреднего начальства. Рядом с домом бродят два-три полуручных оленя, выпрашивая подачку, а если нужно, то и поощряя деятеля рогами и копытами. Меня они не тронули. Но на обратном пути в город со мной приключилась неприятность. Надо сказать, что вообще, куда бы я ни поехал, мне везет на конфузы. Особенно почему-то они связаны с животными. В Казахстане на меня в присутствии двух очаровательных девушек плюнул верблюд. В Гане во дворе гостиницы меня побила какая-то ручная, почти человекообразная обезьяна. В Индии друзья преподнесли мне почетный подарок — змею. Правда, оказалось, что она неядовитая, но я уже перепугался до икоты. А на этот раз на меня напал павлин. Мы остановились на минутку, чтобы полюбоваться его распущенным хвостом. Вообще-то павлины в Непале и в Индии не редкость. Но этот был особенно красивый. Правда, как выяснилось, и особенно драчливый. Стоило мне присесть на корточки и приспособить киноаппарат, как мерзкий петух захлопал куцыми крыльями, взорлил и клюнул меня в темя, как царя Додона. Попутно он когтистой лапой порвал на мне рубашку. Я никогда раньше не воевал с павлинами и позорно отступил. Мы поспешно скрылись в машине, она сдвинулась с места, но расходившийся нахал еще полсотни метров бежал за нею, норовя клюнуть заднее колесо.
На следующий день мы должны были вылететь в Дели. Но погода внесла в наши планы свои коррективы. На долину Катманду обрушился давно ожидавшийся муссон. Пропитанные десятками и сотнями тонн океанских испарений тучи, как объевшиеся динозавры, переползали через цепи гор, отделяющих долину от Гангской равнины, и, уткнувшись в главный Гималайский хребет, разрешались чудовищным ливнем. Муссонный дождь — это вам не осенний мелкий дождичек и даже не гроза в начале мая. Это сплошной поток воды, в котором отдельные струи неразличимы. Попытавшись в первый и последний раз высунуться на улицу, я, несмотря на комбинированную защиту плаща и зонта, почувствовал себя утопающим. Возник парадокс — на высочайших горах мира мы оказались, как Садко, в плену Царя Морского и Царицы-Водяницы. В такую погоду сесть на аэродром Гочар, воздушные ворота непальской столицы, или взлететь с него — цирковой трюк. Вокруг горы, даже малейшая неточность может обойтись дорого. И вообще полет через горные проходы, заполненные плотной кашей туч, почти равносилен самоубийству. Все самолеты, обслуживавшие линию Дели — Катманду, непальские и индийские, безнадежно завязли на конечных пунктах. Расписание полетов рухнуло.
Еще после первой поездки в Непал я познакомился со многими непальцами — студентами московских вузов. Некоторые из них стали моими хорошими друзьями. Меня обычно не забывали в те торжественные дни, когда на кухне общежития МГУ готовился настоящий непальский кари — кушанье из риса и курицы, удивительно удачно сочетающееся со «Столичной». Студенты-непальцы, в чью среду я попал, оказались отличными ребятами. Все ли непальцы таковы или мне просто повезло — не знаю. Как бы то ни было, они олицетворяют для меня лучшие качества непальской нации — дружелюбие, честность, веселое, лишенное намека на чванство достоинство. Они были благодарны советским людям за гостеприимство, за возможность учиться. Они привыкли к нашей стране, полюбили ее. Но настоящий непалец не станет рекламировать ни своей благодарности, ни своей привязанности. Он не станет выливать на собеседника потоков неумеренного восхищения всем, что увидел в Советском Союзе. О том, что ему понравилось, он скажет со сдержанной гордостью за друзей, о том, что не понравилось, — с прямотой и откровенностью. Ни разу ни один из моих непальских друзей не унизился до льстивой лжи.
Когда настало время уезжать из Москвы, прощаться с городом, который, я знаю, стал им очень дорог, вчерашние студенты, а теперь уже молодые непальские специалисты, не говорили торжественных слов, не клялись в вечной дружбе. Они были, как всегда, сдержанны, и лишь один из них, Мадхав Шарма, выходя из подъезда моего дома, как бы между прочим обронил, что будет тосковать по городу своих студенческих дней. Но тут же прервал себя на полуслове и добавил только: «Приезжай в Непал. Рады будем тебя увидеть».
И вот мы сидим в номере непальской гостиницы. Выпускник геологического факультета МГУ превратился в солидного преподавателя одного из учебных заведений Катманду — колледжа Тричандра, но я на правах старого знакомого называю его по-московски — Мишей. Миша — видный, красивый парень с четко выраженными «арийскими» чертами. Его предки, чистокровные брахманы, наследственные индуистские жрецы, несколько веков назад пришли в Непал из Индии, спасаясь от мусульманских завоевателей, и поселились в Лумбини — на родине Будды. В поведении веселого и общительного Миши вряд ли осталось что-либо от суровой торжественности древних религиозных ритуалов. Сам он о своем происхождении если и вспоминает, то редко. Но я с простительным востоковедческим романтизмом всегда стремился найти в Мишином облике что-нибудь этакое вековое, ведическое.
Миша пришел не один. Рядом с ним сидит другой непальский москвич — Ниламбар Шарма. Нил окончил факультет журналистики МГУ. Он эрудирован, остроумен. Всегда настроен чуть-чуть саркастически. Не любит положительных литературных героев, утверждает, что они всегда скучны. Сам не чужд писательству. Один из его рассказов был опубликован в 1966 году в московском журнале «Ровесник». Написал его Нил по-русски, но даже самые привередливые стилисты в редакции так и не смогли в нем ни к чему придраться. Непальцы вообще в большинстве своем удивительно способны к языкам. Когда в Москве Миша Шарма, проживший к тому времени в нашей стране всего три года, звонил мне по телефону на работу, то сослуживцы не признавали в нем иностранца. Только однажды кто-то из них сказал, передавая телефонную трубку: «Тебя какой-то грузин спрашивает». К концу своего пяти-шестилетнего пребывания в нашей стране, непальцы, как правило, владеют русским языком совершенно свободно. Но и среди них Нил выделяется. Его русский язык безукоризнен. Вдобавок Нил обладает редким даром устного перевода. Иногда думают, что устному переводчику нужно одно — хорошо знать иностранный язык. Это, конечно, неверно. Уверенное владение языком — условие обязательное, но далеко не единственное и не главное. Я знал людей, блестяще говоривших по-английски или по-французски, но совершенно беспомощных в переводе. Устный, а тем более синхронный, перевод требует быстроты реакции, находчивости, знания предмета, о котором идет речь. И еще нужно иметь немного, если хотите, веселого нахальства, которое позволило бы не теряться в сложной ситуации. Нил Шарма — переводчик, как говорится, божьею милостью. Я видел и слышал его переводившим лекции и беседы государственных деятелей, выступления поэтов и дискуссии ученых. Нил переводит просто и элегантно, не поддаваясь искушению дословного копирования, не допуская неточностей, передавая не только смысл, но и интонацию речи. Таких переводчиков немного и в аппарате ООН.
Сейчас Нил — главный переводчик нашей группы, делегации Советского комитета защиты мира, возглавляемой Б. Г. Гафуровым. Наша программа до предела заполнена митингами, встречами, беседами. Нил и Миша все время с нами — внимательные, заботливые, делающие все возможное для того, чтобы помочь нашим хозяевам из непальского Совета мира сделать нашу поездку как можно полезнее, интереснее, приятнее для нас. А по вечерам мы собираемся в моем номере и сидим до поздней ночи, вспоминая Москву и общих друзей. Днем, если выпадает редкий свободный час, мы бродим по уже знакомым мне с прошлых поездок улицам. Я стараюсь уловить, какие изменения произошли в облике города. Их немного. Чуть больше стало автомашин на центральных улицах, кое-где построено еще несколько зданий европейского типа. Но неизменными остались бесчисленные храмы, все та же пестрая толпа заполняет улицы, и по-прежнему к советскому посольству черная «Чайка» пробирается по узкому — двум «Москвичам» не разъехаться — проходу между старыми каменными стенами.