Бриганты
Шрифт:
Остановившись на ночевку в большой деревне, я оплатил местному кузнецу ножные кандалы и работу по заковыванию в них рыцаря, которого звали Анри де Велькур. В кандалах он не убежит далеко и на коне не ускачет. Надо было видеть злорадное лицо кузнеца! Видать, добрые дела рыцаря постучали навершием рукоятки меча во многие дома этой деревни. Деревенский коновал наложил шины на сломанную руку Анри де Велькура — четыре тонкие деревянные планки, которые обмотал повязкой из холста не первой свежести.
У зажиточного крестьянина я выменял телегу, отдав за нее лошадиные шкуры и часть тряпья, снятого с убитых. Утром запрягли в телегу двух лошадей, сложили трофеи
8
Лион располагался на высоком холме в месте слияния рек Роны и Соны. Довольно большой город с высокими, метров двенадцать, стенами, которые сейчас ремонтировали, укрепляя слоем красновато-коричневых кирпичей. Вокруг города был ров шириной метров десять и палисад, недавно сооруженный, перед которым еще один ров шириной метров семь, а дальше стояли новые дома. Если городу будет грозить осада, эти дома разрушат. Мне непонятна была психология тех, кто их построил. Может, рассчитывают на приличную компенсацию? Город располагался неподалеку от границы со Священной Римской империей. Так ее позже стали называть историки, чтобы не путать со второй Римской империей, которую позже назовут Византийской, чтобы не путать обе с настоящей, столицей которой был Рим.
Постоялый двор Кривого Доминика располагался примерно в километре от города, в слободе, огражденной двухметровой каменной стеной, сложенной всухую. В стене было двое ворот, расположенных на противоположных концах широкой улицы, и возле каждых днем и ночью несли службу стражники. Почти всю огражденную территорию занимали постоялые дворы. Кривому Доминику принадлежал не самый большой, но самый ухоженный. Я раньше ни разу не встречал такой чистоты и порядка на постоялом дворе. Кривой Доминик оказался широкоплечим мужчиной лет сорока восьми, босой, но в чистой белой льняной рубахе и брэ и распахнутом темно-коричневом, одноцветном котарди. Правая часть его головы, покрытой густыми светло-русыми волосами. была когда-то разрублена, скорее всего, топором. Удар пришелся наискось на лоб, правый глаз и правую скулу. На лбу вмятина была шириной сантиметра три и примерно такой же глубины. Правый глаз отсутствовал. Пустую глазницу прикрывала складка кожи, свисавшая со лба. Из-за сломанной скулы лицо справа немного уже, благодаря чему складывалось впечатление, что Доминик держит голову чуть повернутой вправо. Как он выжил после такого удара — загадка для докторов, и не только средневековых. Видимо, рана хорошенько встряхнула мозги, научила думать, потому что Кривой Доминик, бывший наемник, купил постоялый двор и зажил мирной жизнью. Или в том бою кроме раны получил и хорошую добычу, которой хватило на приятные перемены. Обычно тяжело раненым давали две или три доли. Для многих наемников свой постоялый двор был «голубой» мечтой. Само собой, без такой раны.
Кривой Доминик понравился мне тем, что не хитрил, не пытался надуть, хотя начал с комплимента:
— Я смотрю, у капитана хорошая добыча!
Говорил он на средиземноморском диалекте с легким акцентом северянина.
— У тебя есть надежное помещение для пленника? — спросил я.
— Конечно! — заверил они и присмотрелся оставшимся серым глазом к Анри де Велькуру. — Рыцарь?
— Да, — подтвердил я. — Напал на наш обоз.
— Не повезло ему, — сделал вывод хозяин постоялого двора. — Видимо, не с той стороны подъехал к удаче.
Удачу здесь изображали едущей на коне и с обритой сзади головой, чтобы ухватить ее за волосы мог только тот, кто попался навстречу.
Кривой Доминик сам отвел пленного рыцаря в полуподвал, в темную коморку с узкой щелью под сводчатым потолком, через которую в нее попадали свет и свежий воздух. Там стоял у дальней стены широкий топчан, застеленный соломой. Дубовая дверь была толщиной в пару дюймов и на железных петлях и закрывалась на большой и тяжелый замок, ключ от которого отдал мне. Затем Доминик приказал своей жене — маленький и забитой женщине, которую я сперва принял за прислугу, — показать мне мою комнату, а сам отправился в конюшню, чтобы проследить, как разместят лошадей.
Моя комната располагалась на втором этаже и была чуть шире коморки в полуподвале. Узкое — даже ребенок не протиснется — окно закрывал кусок серой бумаги, пропитанной маслом, из-за чего внутри был полумрак. Там стояла широкая кровать с двумя спинками (большая редкость на постоялых дворах!) с перьевой периной и подушкой, шерстяным одеялом и простыней из небеленого, светло-коричневого холста (еще большая редкость!). При этом цена была лишь немного выше той, что я заплатил в Арле. Оставив в комнате вещи, я спустился во двор.
Кривой Доминик стоял у приоткрытой двери кладовой, куда мои бойцы сносили трофеи. Точнее, там были не только трофеи, но и их старые доспехи, которые обменяли на более хорошие, снятые с убитых. Теперь у всех моих бойцов было по добротному шлему, кольчуге и бригантине или пурпуэну. Анри де Велькур неплохо экипировал своих солдат. Что не мудрено при тех доходах, которые они обеспечивали ему. По дороге в Лион я узнал, что возобновилась война между французами и англичанами. Точнее, она никогда не прекращалась на уровне баронов, но теперь поднялась на уровень королей. Обе стороны зазывали к себе рутьеров — так теперь называли наемников. Слово происходило от названия контракта, руты, который заключал капитан отряда бригантов с нанимателем. В таком отряде, руте, должно было быть не менее тридцати бойцов.
— Мне нужны арбалетчики, еще человек десять, — сказал я хозяину постоялого двора.
— Конные арбалетчики? — задал он уточняющий вопрос.
— Можно конных, можно и пеших, и пара рыцарей или оруженосцев, — ответил я.
— На счет конных арбалетчиков не уверен, а пеших найти не трудно, — сообщил Кривой Доминик. — Рыцарей тоже не обещаю, но один оруженосец у меня есть на примете. Земляк мой, саксонец.
— Пусть подойдет завтра, посмотрю на него, — сказал я.
— Он у меня живет, — сообщил Доминик и позвал: — Хайнриц Дермонд!
Из коморки рядом с конюшней, которая, скорее всего, в другое время служила кладовой, вышел высокий, худой и мосластый мужчина лет двадцати трех, белобрысый, с вытянутым, лошадиным лицом. У него была похожая на штыковую лопату борода, которая визуально еще более удлиняла лицо. Глаза белесые, лишенные эмоций. Длинный нос нависал над большим узкогубым ртом. Одет мужчина в мятую желтовато-белую холщовую рубаху длиной до коленей и с рукавами по локоть. В треугольном вырезе рубахи виден коричневый кипарисовый крестик на красном шелковом гайтане. Босые ступни были не менее, чем сорок шестого размера.