Бриллиант Фортуны
Шрифт:
Меж тем великая княжна ушла пережидать послеполуденную жару в голубую гостиную, в которой стоял рояль. В хорошенькой головке Александры Михайловны теснилось множество вопросов. Ей хотелось знать, почему красивый офицер был за обедом так мрачен, почему он ни разу не поднял на нее глаз и даже не разговаривал со своей тетушкой, которая казалась немало обиженной.
«Все-таки он странный, – думала Александра Михайловна, заводя за ушко непокорную прядь волос. – Вызвал на дуэль Эльстона, потому что ему показалось, что тот сказал обо мне
– Полина, – окликнула она фрейлину, – вы не посмотрите, что там делает наш гость?
Полина вскоре вернулась.
– Он пишет письмо, ваше высочество.
«Интересно, кому? Родных у него нет, кроме Варвары Михайловны. Может, своей невесте?»
Это открытие, бог весть отчего, не на шутку уязвило княжну.
Наступил вечер. Каверин, одетый, лежал на кровати и думал. Ему стоило только протянуть руку и дернуть за шнурок звонка, чтобы вызвать Жанну, а там бы, пожалуй, он воспользовался той тактикой, которую ему предложил Видок. Но Алексей считал себя честным человеком, и ему претило поступать таким образом.
Княжна играла на рояле что-то печальное, щемящее, нежное… Алексей и сам не заметил, как закрыл глаза и уснул.
Посреди ночи он неожиданно проснулся оттого, что заныла нанесенная Эльстоном рана. Каверин, морщась, поднялся.
Он подождал, пока рана перестанет болеть, и вышел в сад. В полумраке – ночи на юге никогда не бывают темными – смутно белели качели, и Алексей присел на них. Его внимание привлек слабый свет в одном из окон второго этажа.
Молодой человек невольно насторожился. Оставлять зажженную свечу на ночь было в те времена более чем небезопасно: пожар мог начаться от легкого ветерка. Он решительно зашагал к дому.
На втором этаже располагались покои княжны, но свет шел не оттуда, а из маленькой комнатки по соседству. Алексей осторожно постучал и, не получив ответа, приоткрыл дверь.
На столе и в самом деле горела большая свеча, но, когда Каверин толкнул створку, пламя закачалось от сквозняка и погасло. Из угла донесся сдавленный всхлип.
– Кто здесь? – шепотом спросил Алексей. – Жанна, вы?
Глава пятнадцатая,
в которой проясняются дела давно минувших дней
Мсье Сорель повязал накрахмаленную салфетку, крякнул и взял в руку вилку. Посреди стола опять красовалась большая ваза со свежими розами, и мсье Сорель кинул на нее непередаваемо злобный взгляд.
Знаменитый ботаник, точнее, сыщик, действующий в его обличье, как раз собирался приняться за свой завтрак, но тут дверь растворилась, и вошел Алексей Каверин. Одного взгляда на его лицо, полное удовлетворения, хватило Видоку, чтобы вмиг забыть и о завтраке, и о розах. Он скомкал салфетку и бросил ее на стол.
– Доброе утро, мсье, – сказал Алексей и сел, не дожидаясь приглашения.
– Марсель! – зычным голосом распорядился
– Слушаюсь, мсье!
– Ну? – спросил Видок нетерпеливо. – Вы что-нибудь узнали?
– Все, что вам надо, – весело отвечал Каверин, блестя глазами.
– Я же говорил – вы везунчик, – промолвил старый сыщик. – Рассказывайте.
– Вчера ночью, – начал Алексей, – я вышел в сад, но увидел свет в окне. Я поднялся, чтобы узнать, в чем дело. Свет шел из комнаты Жанны.
– И?
– Оказывается, она панически боится темноты. С тех пор, как в сентябре 1822 года ночью за ней пришли и похитили ее, она не может оставаться ночью без света. Ей все время кажется, что к ней кто-то заберется, зажмет ей рот, как было в тот раз, и унесет с собой.
…Жанна плакала и цеплялась за руки молодого человека. Он уже не знал, что ей сказать, чтобы успокоить.
– Что вы, Жанна… Прошу вас… не надо так плакать. Расскажите мне, что с вами тогда случилось, и я, может быть, сумею вам помочь.
Жанна вытерла слезы и начала рассказывать. Ей было семь лет, и она жила в Тулузе вместе с дедом и бабушкой. Ее отец умер, когда она была совсем маленькой, а мать скончалась в родах. Несмотря на это, Жанна росла счастливым ребенком. Бабушка обожала ее, а дедушка и вовсе не чаял в ней души. Он был большой, важный и чем-то походил на монаха. Семья усердно посещала церковь, а дедушка никогда не расставался с деревянными четками.
Именно в церкви и произошла та самая, первая встреча, после которой все и началось. После окончания службы Симон вел внучку за ручку по проходу. Бабушка на этот раз хворала и не пошла с ними. Неожиданно к Симону подлетел юркий человечек с седыми волосами. Жанна запомнила, что на левой руке у него было четыре пальца. Он постоянно улыбался и…
– Постойте, – перебил Алексея Видок, нахмурившись. – Четыре пальца… четыре пальца… – Он хлопнул себя по колену. – Ну конечно, Жан Тербийон!
– Член шайки? Черноглазый?
– Вот именно!
Впрочем, цвет его глаз Жанна не запомнила.
– Привет, Симон, – сказал седой. – Тебе привет от Жака Одрие. Помнишь его?
– Я не знаю никакого Одрие, – ответил Симон, нахмурившись.
– Да брось, – беззаботно сказал человечек. – Будто не ты своими собственными руками перерезал ему глотку в Париже. То-то ты все в церковь ходишь – грехи замаливаешь, да?
– Вы не в своем уме, – ответил Симон. В лице его не дрогнул ни один мускул.
– Я же знаю, зачем Одрие тогда пришел к тебе, – наседал человечек. – Он хотел отнять у тебя «Принцессу грез», верно? Так что мне его ни капли не жаль. Не знаю, что там у вас произошло, но ты оказался проворнее. Ты пришил его, а потом испугался. Ведь мокрых дел за тобой прежде не водилось. Поэтому ты и удрал в Тулузу и даже фамилию сменил. – Он улыбнулся Жанне. – Надо же, какая милая крошка. Внучка твоя, да?