Бриллиант
Шрифт:
Тилсбери все еще стоял на дорожке. Он снял свою рубашку, и, когда яркие молнии осветили небо, его голый торс замерцал, как серебро. Он нырнул в реку, и на мгновение показалось, что он также исчез, но затем его голова появилась на поверхности, он задыхался, моргая от грязной коричневой жидкости, пытавшейся ослепить глаза. Он нырнул снова, и, казалось, прошла вечность, в то время как дождь над ним все еще продолжал неумолимо лить, а гром — грохотать.
От бессилия Чарльз то рыдал, то выкрикивал ее имя, а я сидела в оцепенении, дрожа от страха, сжимаясь и плача.
Наконец голова Тилсбери появилась
Подняв ее тело над водой, он цеплялся свободной рукой за берег, хватаясь за вьющиеся скользкие корни, росшие на берегу, и в конечном счете ему удалось вытащить ее безжизненное тело из ее водяной могилы.
Теперь она находилась между своим задыхавшимся и запыхавшимся спасителем и хныкающим младшим братиком. Все трое лежали на мягкой кровати из грязи и утоптанной крапивы. Было невыносимо видеть, как он пытается вернуть ее, выкрикивая ее имя, и отчаянно делает искусственное дыхание, поворачивая ее голову в надежде, что смертельные воды начнут выходить и освобождать ее легкие. Возможно, мысленно он вернулся назад, и пытался вдохнуть новую жизнь в Шарлотту. Но все оказалось напрасно, Нэнси утонула, и теперь она была мертва… точно так же, как и ее мать.
Наблюдая за ними в немом ужасе, Чарльз плакал, его слезы смешивались со струями дождя. Я никогда не забуду, как Тилсбери протягивал свои руки к мстительной ночи и выл от горя на фоне беспощадного неба. Это не было игрой. Такое горе нельзя было изобразить. По-своему, но он действительно любил свою дочь.
Но мой ребенок, его сын, был жив, и я все еще слышала его слабые и жалобные крики, доносившиеся с берега. Я снова выкрикнула:
— Дайте мне забрать Адама. Тилсбери, пожалуйста! Разве вы не причинили уже достаточно вреда? Из жалости отдайте его теперь мне.
Он стоял как будто глухой и смотрел на труп Нэнси, наблюдая, как дождь смывает слизь и грязь и делает ее лицо белым и блестящим. Ее волосы потемнели и слиплись от влаги, спутавшись с длинными сорняками, словно с многочисленными вплетенными в них шелковыми лентами. И когда его пристальный взгляд упал на Адама, уязвимое горе, которое я видела в его глазах, сменилось безжалостным холодом. Присев, он очень медленно взял ребенка на руки и прижал его к влажной голой груди, утешая его ласковыми словами.
— Пожалуйста… — просила я, полагая, что он смягчится.
Но в ответ он выкрикнул:
— Я спрашиваю тебя только один раз. Идем со мной… возвращайся как моя жена. Если ты не сделаешь этого, если ты оставишь меня, ты бросишь также своего ребенка.
Тогда Чарльз закричал на него, взывая к его чувствам:
— Вы не заслуживаете другого сына, другую невинную жизнь, чтобы загубить ее. Вы должны умереть, прямо здесь рядом с вашей дочерью, чтобы обе ваши души были похоронены в этой реке навсегда. Сколько еще грехов может принять одна совесть?
— Что хорошего будет в том, что ты убьешь меня? — печально спросил его отец. — Уильям знает, где найти меня, он скоро будет здесь. Если у вас есть хоть какой-то разум, быстро уходите, прямо сейчас. Я благословляю вас… и Чарльз, верь мне, ты должен принять эти слова с благодарностью и радостью. Выбор Алисы весьма
Я почувствовала тошноту, у меня закружилась голова, тело свело от боли, поскольку меня рвало от потрясения этой холодной ужасной ночи. Открыв глаза и стерев желчь со своих губ, я посмотрела на него, стоявшего там и терпеливо ожидавшего моего ответа. Мой бедный ребенок лежал в его воровских руках совсем неподвижно.
Я посмотрела на Чарльза, все еще державшего веревку, ошеломленного палача, которому некого вешать… кроме самого себя. И если бы я ушла тогда, кто мог бы сказать, как он поступит, потеряв свою возлюбленную, свою сестру, своего брата… и своего вновь обретенного отца… всех за одну ужасную ночь. Разве было преступлением то, что он любил меня и хотел помочь мне спастись? Все, что я дала ему взамен, было смерть и разрушение.
Передо мной стоял выбор: ребенок, которого я любила, или человек, который любил меня. Адам был моим ребенком, моим бесценным драгоценным камнем, ставшим выкупом и ценой моей свободы. Но если бы я предпочла сохранить его, то как я смогла бы жить с виной за сломанную жизнь Чарльза? Как я могла оставить его ни с чем, будучи стольким обязана ему?
Я сделала невозможный выбор. Я сказала Тилсбери, чтобы он уходил и забирал с собой ребенка. По крайней мере, я знала, что он будет любим и в безопасности. И, вертя на своем пальце кольца там, где дождь стекал серыми блестящими струями, я почувствовала, что они оба снялись. Блестящие изумруды с проклятыми опалами и старое золотое обручальное кольцо теперь лежали на моей ладони. Сохранив кольцо своего отца, я вышвырнула второе в реку, наблюдая, как оно вращается и летит под дождем над черными плещущимися водами, приземляясь у ног человека, который так подло воспользовался им, чтобы завладеть мной.
Но бросок был настолько силен и резок, что моя сумка также слетела с моего запястья, и хотя мгновение она плавала на поверхности, скоро ее засосала та самая жестокая жадная река, и последняя связь с моей семьей навсегда оборвалась.
Тилсбери с презрением взглянул на кольцо, теперь лежавшее у его ног и сверкавшее в грязи. Затем, не оглянувшись, он оставил нас, направившись вниз по тропинке, унося на руках ребенка и свою промокшую одежду. Он исчез из виду в темной кустарниковой чаще, как будто никогда не встречался с нами. Не осталось ничего, кроме звука дождя, ничего, кроме безжалостного ритуала очистки мертвого тела… приготовления Нэнси к похоронам.
Глава восьмая
Возвращение в Дорвуд не стало радостным событием, как надеялся Чарльз.
Дом, как он и описал, стоял посреди густых парковых насаждений, среди дубов и величественных кедров, под теплым солнечным светом его большие красные кирпичи сияли. Большая обитая дверь была широко распахнута на встречу, хотя слуги вместе с поклонившимся стариком во главе стояли на дорожке в ряд, наблюдая, как подъезжает фермерская телега со свежим гробом Нэнси.
Как мы могли сказать им, что она умерла и никогда не сможет приехать сюда?