Бриллиантовое бикини
Шрифт:
Фотограф щелкнул сперва кувшины в коробке, а потом машину. Народ кругом принялся требовать раздачи денег с пари.
— Вот вам и вещественные доказательства, — говорили они.
— Нет, — отвечали им другие. — Пари не выиграно, покуда мы не увидим своими глазами, как его упекут в кутузку. Это же Сагамор Нунан, дурачье вы этакое. Подождите-ка, сами увидите.
Хотя и они начинали уже помаленьку сдавать позиции. Тот парень в бейсбольной кепке все еще разглагольствовал, но, похоже, на душе у него кошки скребли.
Бугер взял коробку с кувшинами и потащил в здание суда.
— Идем, Сагамор Нунан, — велел шериф, а потом обернулся на папу. —
— Он признался, что это его машина, — сообщил Отис.
Шериф испустил вопль восторга:
— Аллилуйя, слава тебе Господи! Два Нунана в одной упряжке. Идемте, ребята.
Похоже, в этой суете обо мне-то все напрочь позабыли. Признаться, я уже начал не на шутку волноваться. Они собирались замести папу с дядей Сагамором, а я ничего не мог поделать. Шериф и тот хмырь по имени Перл ухватили их под руки и принялись проталкиваться через толпу, а я пристроился за ними и тоже пролез внутрь. Сложновато, скажу я вам, было пробиться сквозь всю эту толкотню и давку на лестнице. Мы поднялись на второй этаж и вошли в какую-то комнату, на двери которой была прибита табличка:
"Шериф”. За столами там две девушки вовсю стучали на пишущих машинках, а вдоль стен сплошняком стояли железные шкафы с кучей выдвижных ящиков. Народ с улицы ввалился следом за нами, так что комната мигом набилась битком.
Бугер плюхнул коробку на стол к одной из девушек. Он, Отис, Перл и сам шериф встали рядом.
— Эй, ребята, потеснитесь-ка, — велел шериф. — Освободите место. Пусть фотограф еще разок снимет вещественные доказательства.
Толпа чуть попятилась, расчистив немножко места вокруг стола. Перл махнул рукой и велел папе с дядей Сагамором отойти в угол комнаты. Я жался к папе, мне становилось все страшнее. Тут собралось человек двадцать, а то и тридцать, и все как-то нехорошо ухмылялись, а те, кто не поместился в комнату, толпились в дверях и вытягивали шеи, пытаясь что-нибудь разглядеть.
Фотограф вытащил камеру.
— Давай, — сказал шериф. — Сними-ка, как я открываю кувшин с доказательствами. — Тут он осекся и вроде как призадумался о чем-то. — Нет, чтоб меня черти взяли, — поправился он, — эти вот двое моих ребят обвели старого лиса вокруг пальца и поймали его с поличным, поэтому лучше на снимке мы все втроем будем держать по кувшину.
Отис с Бугером заулыбались, точно два чеширских кота, потянулись и ухватили каждый по кувшину. Шериф взял третий.
— Шериф, — попытался вякнуть дядя Сага-мор. — Я все пытаюсь объяснить вам, что вы ужасно ошибаетесь.
— Заткнись, Сагамор Нунан, — рявкнул шериф. — Слышать тебя больше не хочу.
Дядя Сагамор почесал ногу об ногу и опустил глаза в пол.
— Вот глупость-то, — устало вздохнул он, словно ему все это надоело и он сдается, — поднять этакую бучу из-за капельки старого, никуда не годного дубильного раствора.
Люди вокруг заухмылялись пуще прежнего и покосились на шерифа.
Шериф поднял кувшин в воздух, поглядел сквозь него и осклабился.
— До чего же подходящий цвет, а? Бугер присел на краешек стола и с важным видом уставился на свой кувшин.
— В рот не беру ничего, кроме “Дубильного Раствора Папаши Сагамора”, — провозгласил он.
Все кругом заржали. Фотограф приготовил вспышку, а шериф со своими подручными принялись открывать кувшины. Цемент-то затвердел, так что мне вообще было сомнительно, что им удастся их открыть. Все трое покрепче ухватили одной рукой кувшин за донышко, а другой так крутили крышку, что чуть не посинели от
И тут шерифов кувшин вдруг как лопнет с жутким треском прямо у него в руках и тухлый дубильный раствор как польется во все стороны, просто ужас. В единый миг оказалось залито все кругом: и бумаги на столе, и все, кто стоял поближе, и, понятное дело, сам шериф с головы до ног. Никто и пикнуть не успел, как с Бугеровым кувшином приключилось то же самое. Такое впечатление, будто оба кувшина просто раскололись пополам и, что самое удивительное, как раз в тех местах, где папа с дядей Сагамором обвязывали нитку, когда испытывали их на прочность. Только Отисов кувшин не лопнул, но тот сам так шарахнулся с перепугу в сторону, что со всего размаха грохнул его об пол.
Тут начался форменный дурдом. Вонища стояла дикая, все кругом кашляли, отплевывались и старались поскорее унести ноги, но в дверях собралась такая толпа зевак, еще не смекнувших, в чем дело, что там образовалась настоящая запруда. Все орали друг на друга и толкались. А потом запах дошел и туда, и народ из коридора опрометью ринулся на улицу, снеся на пути засов на входной двери. Комната мигом опустела.
Если не считать, конечно, шерифа. Ну, и меня с папой и дядей Сагамором. Шериф стоял в луже дубильного раствора, а вокруг плавали опрокинутые туда бумаги. Во время панического бегства кто-то умудрился вывернуть несколько ящиков из шкафа, и их содержимое тоже оказалось на полу. Тухлая жижа разлетелась по всей комнате с такой силой, словно ее разметало взрывной волной. Она текла отовсюду: со столов, с пишущих машинок, со стен и даже с потолка. Редкие капли методично брякались прямо на лысину шерифа: кап-кап-кап. Я зажал нос и с любопытством следил за ним, до того чудно он себя вел.
Казалось, шериф и не замечает никакой вони. Он как-то потерянно оглядывался по сторонам, а потом закрыл лицо руками и склонил голову, как будто молился. Через минуту-другую он отвел руки от лица, поглядел на дядю Сагамора и медленно-премедленно подошел к нам. Лицо его было красней свеклы, губы беззвучно шевелились, а руки бешено жестикулировали, точно он что-то говорил, но вслух не произносил ни слова.
Дядя Сагамор достал из кармана плитку жевательного табака, вытер ее о штаны, откусил, пожевал немного и говорит:
— Послушайте, шериф, а плевательницы у вас тут нет?
У шерифа аж шея побагровела, рот продолжал беззвучно открываться и закрываться, а руки жестикулировать. Да так забавно, точно смотришь кино, когда что-то случилось со звуком, а пленка все еще крутится.
— Ей-богу, Сэм, — пожал плечами дядя Сагамор, — это уж неслыханное безобразие. Арестовывают честного человека ни за что ни про что, а у самих даже плевательницы нет, так что ему и плюнуть-то некуда. Бессердечно это по отношению к работяге. Который гнет спину, чтобы вовремя уплатить налоги и накормить этих чертовых политиканов.
Он покачал головой с таким видом, будто ему и сказать больше нечего.
— Необдуманно это у них вышло, — кивнул папа, раскуривая сигарету.
Они с дядей Сагамором направились к двери, а я за ними. Шериф глядел нам вслед, а потом все так же, еле переставляя ноги, вернулся к столу. Он по-прежнему не мог выговорить ни слова, но внутри у него, видно, все так и клокотало.
— Не берите в голову, — посоветовал дядя Сагамор, — вредно копить в себе сильные чувства.
Наконец-то шериф издал хоть какой-то звук: