Бродяга Гора
Шрифт:
Я щелкнул пальцами, и девушка поднялась на ноги. Я присмотрелся к ней повнимательнее, оценивая характер ее дыхания, и коснулся пальцами талии. Беверли непроизвольно вздрогнула, и я улыбнулся. Ванна по-гориански — это не просто купание. Разумеется, мытье было и остается гигиенической процедурой, но в плане эмоционального воздействия на девушку более существенными представляются иные аспекты.
Во-первых, рабыня выполняет унизительное действие. Во-вторых, покорное служение, видимо в силу глубинных биологических причин, весьма способствует сексуальному возбуждению. Многие мужчины, мне кажется, не понимают этого. Когда девушка приносит мужчине сандалии, завязывает их на его ногах
На самом деле демонстрация покорности является для женщины внутренней потребностью. Что же до рабыни, то для нее это одновременно и потребность, и обязанность. Мне кажется, именно это объясняет радость, которую доставляет рабыням их служение.
Другой аспект воздействия этой процедуры заключается в том, что, умывая мужчину, она постоянно ласкает его тело. Рабыня оказывается весьма близка к мужчине, что не может не возбуждать любую здоровую, гормонально активную женщину. Рабыню же это возбуждает вдвойне, ибо она осознает, что является бесправным объектом животного вожделения. Разве не об этом говорит само ее положение?
Кроме того, в то время как сама она прикасается к мужскому телу, мужчина ее не трогает. Соответственно, процедура умывания рабыней оказывает возбуждающее воздействие и на мужчин. Любому мужчине приятно, когда его моет красивая нагая женщина. К тому же от него отнюдь не укрывается тот факт, что оказываемая услуга приводит женщину в крайнее возбуждение.
Обычно после того, как красавица вымоет мужчину и насухо оботрет его полотенцем, она становится перед ним на колени и умоляет овладеть ею.
— Господин, твоя рабыня вымыла тебя, — произнесла Беверли, стоя передо мной на коленях.
Я распустил шнур, удерживавший ее волосы, и этим шнуром связал ей запястья у нее за спиной, рассудив, что ей не помешает почувствовать себя совершенно беспомощной. Потом я расстелил у изножья кровати пышные любовные меха и положил на них цепи.
Девушка услышала их звон. Я подтолкнул ее к ногам кровати и заставил встать на меха. На Горе рабынь редко допускают в постель: их используют на звериных шкурах, расстилаемых на полу.
Взяв стальной обруч, я защелкнул его на шее Беверли. Ошейник подошел идеально.
— Теперь твоя рабыня в ошейнике, — промолвила она.
— Мое клеймо — это обычный знак «кейджера», — промолвила девушка, чувствуя на себе мой взгляд. — Надеюсь, оно устроит господина.
Я присмотрелся к клейму, представлявшему собой узор из переплетенных ветвей и листьев то ли папоротника, то ли пальмы, изящный, но глубоко въевшийся в плоть. Превосходное сочетание красоты и символа суровой власти.
Я резко щелкнул пальцами, и Беверли не мешкая опустилась на меховую подстилку рядом с цепями. В следующее мгновение она, не вставая с колен, откинулась назад и широко раздвинула ноги. Я разглядывал ее, сидя на краю кровати, и едва сдерживался, чтобы не зарычать от удовольствия.
Мисс Беверли Хендерсон, нагая, связанная, с клеймом на бедре и ошейником на шее, стояла передо мной в позе рабыни для наслаждений.
Я заметил, что она приняла эту позу спонтанно. Это меня заинтересовало.
— У господина есть пожелания? — осведомилась Беверли.
Я
— Господину не угодно говорить со мной, — жалобно произнесла Беверли, подергав петли плетеного же что го шнура, связывавшего ее запястья. — Я чем-то не угодила ему и буду наказана?
Я, разумеется, не ответил.
— Разве господин не хочет овладеть мною? — спросила она. — Разве господин не выбрал меня среди других девушек для своего удовольствия?
Беверли принялась извиваться передо мной с жалким, несчастным видом.
— Может быть, теперь, когда господин рассмотрел меня поближе, он счел меня недостаточно красивой? Я знаю, в доме есть девушки красивее меня. Говорят, что я еще плохая рабыня, ибо недостаточно приучена к ошейнику, но если господин снизойдет до меня, я сделаю все, чтобы угодить ему.
Мне было интересно ее послушать, ибо ее речь была речью настоящей горианской рабыни. Неужто мисс Хендерсон уже забыла, что она с Земли?
— Я не умею танцевать и еще не знаю любовных песен, подобающих разгоряченным рабыням, — сказала Беверли. — Этому меня пока не обучили. Чего желает от меня господин? — жалобно спросила она наконец.
И на сей раз я не ответил.
— Ты могущественный господин, посланец самого Рагнара Воскджара, — простонала Беверли, — тогда как я всего лишь ничтожная, жалкая рабыня. Для меня великая честь оказаться избранной среди прочих.
Повязка скрывала ее глаза, но я прекрасно представлял, каким жалобным был ее взгляд.
— Я постараюсь оказаться достойной твоего выбора, сделаю все от меня зависящее, чтобы угодить тебе!
И вновь ответом с моей стороны было молчание.
— Мне страшно! — пролепетала она. — Видимо, я не устраиваю господина. Если так, то пусть господин выпорет меня и прикажет прислать ему другую девушку.
Я по-прежнему не реагировал.
— Нет, ты не бьешь меня и не приказываешь прислать другую девушку, — с дрожью в голосе промолвила она через некоторое время. — Теперь мне становится по-настоящему страшно. Видимо, я представляю для тебя определенный интерес и ты хочешь меня использовать. Но какого рода этот интерес и как может захотеть использовать меня такой человек, как ты? О господин, поговори со мной! Умоляю, скажи хоть слово! Позволь мне догадаться, каковы твои намерения. Я вся в твоей власти, господин! Вся в твоей власти!
Тело Беверли сотрясалось от рыданий, а я молча рассматривал ее стальной ошейник.
Потом Беверли вскинула голову и улыбнулась.
— Ты волен сделать со мной все, что хочешь, ибо ты силен и свободен. Но молю тебя, удостой меня хотя бы одним словом!
Губы ее дрожали. В страхе и унижении, стянутая петлями желтого шнура, она была потрясающе красива.
— Я поняла, господин, — сказала рабыня, — почему мне завязали глаза. В своих покоях, где нет посторонних, господин, наверное, предпочитает обходиться без маски, и мне не позволено узреть лицо курьера Рагнара Воскджара. Кто знает, через какие руки пройдет и к какому хозяину попадет невольница? Разумеется, ты не можешь допустить даже малейшей возможности того чтобы в будущем я, хотя бы случайно, могла тебя выдать неосторожным словом, восклицанием или пылким стремлением облизать твои ноги.