Броненосец
Шрифт:
К Лоримеру подошла женщина с пышными иссиня-черными волосами, зачесанными назад, и маленькой губкой в руке, и спросила, не может ли она чем-нибудь помочь. Теперь, оказавшись среди актеров, Лоримеру пришлось прибегнуть к правде.
— Я из страховой компании, — сказал он.
— А, тогда вам нужен… Гм… Фред Глэдден. Если не возражаете, я вам сейчас кого-нибудь приведу, и его найдут.
— Благодарю. — Лоример по опыту знал, что это может занять минуту, или час, или про него вовсе забудут, — поэтому он отошел в сторонку и прислонился к стене, ненадолго почувствовав себя в безопасности. Прошла минута, другая, а он все неподвижно стоял на месте, скрестив руки на груди и наблюдая за людьми, чьи перемещения туда-сюда казались ему ничуть не осмысленнее, чем деловитая беготня в муравейнике. И вдруг, ни с того ни с сего, он вспомнил, что несколько часов назад умер его отец, и понял, что вот уже некоторое время он не думает о нем, — вернее, он совершенно забыл о нем и о его смерти, — и это нагнало на него невыносимую печаль. Печально думать о том, как легко не думать о Богдане Блоке, как легко оказаться в таком состоянии, когда уже не сожалеешь о том, что никогда больше не будешь держать его руку в своей.
Перед глазами у него все поплыло, яркие огоньки расплылись, как в тумане. Он выдохнул и вдохнул, набирая воздух в легкие, и задался вопросом: что же он здесь делает — проник сюда под лживыми предлогами, стоит тут среди киношников, глупо преследуя свою безнадежную цель? Его отец умер всего несколько часов назад — так разве не следовало ему найти себе более уважительное, трезвое, подобающе траурное занятие? Например — какое? Его отцу теперь все равно; собственно, старый Богдан Блок, наверное, даже одобрил бы такой возбуждающе-несвоевременный порыв отвоевать свою девушку… Лоример совершил еще одну натужную сыновнюю попытку представить себе, что же за человек стоял за понятием «папа», — человек, которого хотелось бы прежде всего припомнить в коричневом комбинезоне, с пюпитром в руке, с очками на кончике носа, стоящим среди полок с аккуратно упакованными картонными коробками… Но больше ничего ему на память не приходило. Тот отец, которого он лучше всего знал, был улыбающимся бессловесным инвалидом, опрятной молчаливой фигурой в блейзере и фланелевых брюках, с аккуратной седой бородкой, с мигающими глазами, которые, казалось, понимали все — и совсем ничего… Господи, опомнился Лоример, да возьми себя в руки. В конце концов, у него есть собственная жизнь, и жизнь эта быстро летит под откос. Нужно нащупать тормоза, прежде чем все разлетится на куски…
В дальнем конце в комнату вошла Флавия Малинверно с книжкой в руке и села на деревянную скамью.
Он стал подбираться поближе, описывая круги и подходя сбоку, незваный и непрошеный, понимая при этом, что из-за классического покроя костюма люди без труда опознают в нем чужака. На Флавии был черный короткий парик с низкой челкой, казалось, лежавшей прямо на ее невероятно длинных накладных ресницах. Она читала «Зловещую фиесту» Уиндема Льюиса (отлично, девочка моя, думал он, настоящая старательная актриса), и его сердце будто разбухло и опало — такое пронзительное, унизительное вожделение он испытывал. Но кто и когда, за всю долгую историю человечества мог с этим что-нибудь поделать? — размышлял он, незаметно подсев к ней на скамейку (не поднимая глаз) и начав украдкой придвигаться, дюйм за дюймом; кому и когда удавалось совладать с такого рода чистым чувством?
— Что хорошего?
— А, да тут все вроде точно как в фильме, только хрен…
Тут она подняла голову и увидела его, — и сразу поджала губы, стиснула зубы. Лицо у нее было бледным от пудры, похожей на муку, губы — вишнево-красные от помады, а в середине левой щеки красовалась накладная родинка. На ней было серо-коричневое крепдешиновое платье, а жемчуга с шеи свисали до самых колен.
— Флавия…
— Лоример, я же просила тебя оставить меня в покое.
— Нет. Ты должна меня выслушать.
— Знаешь что — я сейчас позову охрану, я серьезно говорю…
— У меня отец умер сегодня утром.
Сказав о смерти отца, он вдруг почувствовал, как глаза наполняются слезами, и понял, глядя на Флавию, что теперь — быть может, впервые за время их знакомства, — она поверила ему.
— Мои соболезнования… Прости, но какое отношение…
— Ты же сама во всем виновата. Если бы ты ничего не говорила Гилберту, то дела бы не зашли сразу так далеко. Ты сама эту кашу заварила.
Флавия запустила руку в вышитую бисером сумочку, достала пачку сигарет и закурила, выпуская струю сизого дыма прямо перед собой.
— О'кэй, я была неправа, мне не следовало этого делать, извини, если тебе показалось, будто я тебя использую. А теперь ты должен уйти.
— Нет. Я хочу снова с тобой встретиться.
Она раскрыла рот, делая вид, что ушам своим не верит. Потом мотнула головой, будто отгоняя назойливую муху.
— Боже мой! В конце концов, я замужняя дама.
— Но разве ты счастлива? Я же знаю, что нет.
— Знаешь что, дружок, не читай мне лекций о моем же браке.
— Здравствуйте. Это вы — из компании «Бонд»? — Лоример поднял голову и увидел, что перед ним стоит с вытянутой для приветствия рукой молодой человек с редеющими светлыми волосами в кожаном пиджаке и джинсах. — Я — Фред Глэдден, — добавил он, — продюсер.
— Кажется, он пошел туда, — сказал Лоример, показывая рукой вдаль. — Я из «Эквити». — Он кивнул в сторону Флавии. — Путаница с членскими взносами.
— А, ладно, извините, — извинился Фред Глэдден, хотя в этом не было необходимости. — Мне просто сказали — человек в костюме. Значит, туда?
— Да, — подтвердил Лоример. — У него портфель.
Фред Глэдден отправился на поиски человека в костюме и с портфелем.
— Ты только погляди на себя, — проговорила Флавия, пытаясь сдержать улыбку. — Гляди-ка, как ты врешь. Невероятно — как это у тебя легко выходит, ни чуточки не задумываешься.
— Я на грани отчаяния, — ответил Лоример. — А что касается двуличия, то, мне кажется, ты сама могла бы давать мне уроки.
Проворная молодая женщина в наушниках прокричала:
— Сцена сорок четвертая! Сцена обеда! Репетиция!
Флавия поднялась и сказала:
— Это меня. Знаешь, я больше не смогу с тобой встречаться, все стало слишком сложно. Есть вещи, о которых я не говорила… Прощай.
— О чем ты мне не говорила?
Лоример последовал за ней к съемочной площадке. Талия на юбке Флавии была занижена и обшита оборками, и эти оборки раскачивались при движении бедер. Лоример ощутил столь мощный прилив вожделения, что рот его наполнился слюной.
— Флавия, нам нужно…
— Уходи, Лоример.
— Я позвоню тебе.
— Нет. Все кончено. Все слишком сложно, слишком опасно.
Они оказались на съемочной площадке, где какой-то краснолицый пожилой мужчина одновременно разговаривал по мобильному телефону и указывал актерам, кому какое место занимать за обеденным столом.
— Флавия Малинверно, — позвал он, — ты садись вон туда, дорогая. Скажи этому ленивому ублюдку, пусть подгребает сюда, — ему пора командовать съемками.