Броненосец
Шрифт:
Лоример согласился: накануне ударил крепкий мороз, и снова задул суровый ветер. Вдобавок прошлой ночью шел еще и дождь, и из-за этого ржавчина на его «тойоте» стала на глазах расползаться, как бактерии, размножающиеся в чашке Петри, так что теперь машина сделалась почти полностью рыжей.
Марлоб с громким посасыванием и причмокиванием раскурил трубку, и пространство вокруг него наполнилось клубами сизого дыма. Лоример заметил, что он вдыхает едкий трубочный дым очень глубоко, будто курит сигарету.
— В такую погоду кентскому садовнику с его нарциссами остается только зубы на полку положить.
— Знаете, я жду кое-кого, — ответил Лоример.
— А какое отношение это имеет ко мне?
— Ну, у меня тут встреча с одним человеком. Ему нужно будет сесть туда, где сейчас вы сидите.
Угрюмая официантка-румынка принесла Лоримеру заказанный капуччино, при этом умудрившись выплеснуть часть пены на блюдце.
— Что для вас? — спросила она Марлоба.
— Извини, милочка, — оскалился тот. — Я тут надолго не задержусь. — Он повернулся к Лоримеру. — А между тем… Между тем голландец-то сидит себе тихохонько.
— В самом деле?
— Государственные субсидии. Три гульдена за цветок. Так что, выходит, кентец и голландец с их нарциссами играют на одном поле, но по разным правилам!
Это был полный бред, но Лоример не желал вступать в спор с Марлобом и уклончиво заметил:
— Ну, погода еще исправится.
В ответ Марлоб разразился громким скрипучим смехом и изо всех сил хлопнул ладонью по столу.
— То же самое говорили в Дюнкерке в тысяча девятьсот сороковом. И куда это их завело? Скажите-ка, как вам кажется, — фон Рунштедт стоял на башне своего панцеркампфвагена и тоже надеялся, что завтра, быть может, немного потеплеет? А? А?
— Не понимаю, о чем вы.
— В этом-то вся беда этой страны. Все замечают только хорошее. Всегда обращают внимание только на хорошее, черт их раздери! Это просто болезнь, хвороба какая-то! Потому-то этот народ — на коленях. Стоит на коленях в канаве и высматривает объедки.
К их кабинке подошел молодой человек, на вид совсем мальчишка, и обратился к Марлобу:
— Это вы — Лоример Блэк? Я — Брэм Уайлз.
— Нет, Лоример Блэк — это я, — быстро сказал Лоример. Он попросил испанскую дуэнью направлять сюда всякого, кто будет про него спрашивать.
Марлоб медленно поднялся и посмотрел на Брэма Уайлза с нескрываемой враждебностью.
— Да все в порядке, блин. Не спеши. У всех был херовый денек.
Уайлз заметно вздрогнул и попятился. У него была длинная светлая челка, зачесанная прямо на лоб и спадавшая на оправу круглых черных очков. На вид ему было лет четырнадцать.
Марлоб — с еще более нарочитой, вызывающей неторопливостью — вышел из кабинки и некоторое время стоял в проходе, преграждая путь: снова разжег трубку, прижав спичечный коробок к углублению, шумно дыша и пыхтя, потом выпустил спиральный столб дыма, точно колдун в фильме, и сделал знак Лоримеру, подняв вверх большие пальцы.
— Приятно было поболтать. Пока, парни.
Уайлз, закашлявшись, сел и потер руки.
— Местный персонаж, — пояснил Лоример и постарался привлечь внимание угрюмой румынки, чтобы заказать еще кофе. У Брэма Уайлза была небольшая козлиная бородка, но такая мягкая, светлая, почти белесая, что заметить ее можно было только вблизи. Лоример часто задумывался, зачем взрослые люди носят длинные челки: о чем они думают, когда расчесывают их, распластывая по лбу? Неужели им кажется, что с такой прической они хорошо выглядят? Или они полагают, что это украшает их, делает привлекательными?
Хотя Уайлз и выглядел как пятиклассник, мозги у него работали ловко и быстро. Лоример просто изложил ему все факты, а Уайлз задал необходимые вопросы. Лоример не стал пускаться в рассуждения или высказывать собственные догадки, а рассказал по порядку, как все происходило с «Федора-Палас». В какой-то момент Уайлз достал блокнот и записал основные имена.
— Должен сказать, особого смысла я во всем этом не вижу, — сообщил он. — Я сделаю несколько звонков, кое-что уточню. Где-то же мы должны напасть на улику. — Он убрал ручку. — Если всплывет что-то горяченькое, тогда я об этом напишу, ладно? Так всегда делается. Это будет мое расследование, и я напечатаю это, где захочу.
— Ну, в принципе, — осторожно начал Лоример, слегка растерявшись перед энтузиазмом вольного стрелка. — Сначала поглядим, что получится. А так я работой рискую.
— Не волнуйтесь, — весело успокоил его Уайлз. — Я же не стану вас в это втягивать. Я всегда оберегаю свои источники информации. — Он взглянул на записи. — А что там с эти парнем, Ринтаулом?
— Кажется, «Гейл-Арлекин» судится с ним. На вашем месте, я бы с ним поладил. По-моему, неглупый малый.
— Отлично. Буду иметь в виду. — Он поднял глаза и улыбнулся. — Ну, а как там на Тенерифе?
— Что-что?
— Димфна сказала, вы там вместе отпуск провели.
— Она так сказала? Гм… Ну, там было… неплохо вроде.
— Везет же некоторым, — вздохнул Уайлз. — Мне Димфна самому всегда нравилась.
Может, измени ты прическу, тебе бы и улыбнулась удача, подумал Лоример — и тут же устыдился своего бессердечия: в конце концов, Уайлз ему одолжение делает, и все из-за неразделенной любви к Димфне.
— Да мы с ней просто добрые друзья, — сказал Лоример, не желая захлопывать все двери в любовной жизни Уайлза. — Ничего более.
— Все так говорят, — пожал плечами Уайлз. Его глаза за круглыми стеклами очков казались грустными. — Я вам перезвоню, как только что-то прояснится. Спасибо за кофе.
77. Первый в мире специалист по оценке убытков.Первый полис, в котором страховалась человеческая жизнь, был подписан в Англии 18 июня 1853 года. Некий человек по имени Уильям Гиббонз застраховал свою жизнь на сумму 383 фунта, 6 шиллингов и 8 пенсов сроком на один год. Он выплатил взнос в размере 8 %, и под контрактом подписались шестнадцать страховщиков. Гиббонз скончался 20 мая следующего года — недели за четыре до истечения оговоренного в полисе срока, — и осиротевшая семья предъявила страховой компании иск. Что же произошло дальше?
Страховщики отказались платить. И сделали они это на тех основаниях, что год — в строгом определении — это двенадцать раз по четыре недели, то есть двенадцать умножить на двадцать восемь дней. Следовательно, исходя из таких подсчетов, Уильям Гиббонз в действительности прожил дольше «строго определенного» года, на который он застраховал свою жизнь, и, таким образом, «пережил обусловленный срок».
Что бы мне хотелось знать, говаривал Хогг, — это имя того человека, который додумался подсчитать, что такое год. Кто был этот умный черт, который решил, что лучший способ выкрутиться из положения — это дать строгое определение году? Потому что, кто бы он ни был, тот человек, который решил, что «год» — это двенадцать раз по двадцать восемь дней, — он был, по сути, первым в мире специалистом по оценке убытков. Ведь должен же был такой человек существовать, и — настаивал Хогг — этот человек — святой-покровитель людей нашей профессии. Разумеется, он обманул все ожидания семейства Гиббонз, когда те явились с иском, требуя свои 383 фунта, 6 шиллингов и 8 пенсов.
Книга преображения