Броненосец
Шрифт:
Барбуда бросила на мать умоляющий взгляд и спросила:
— Мамочка, можно мне выйти из-за стола?
— Ну ладно, разрешаю, — ответила Стелла, и Барбуда мгновенно исчезла. Стелла дотянулась до бутылки и вылила остатки риохи в пустой бокал Лоримера. Она чем-то обесцветила волосы, подметил Лоример, — они стали еще светлее; она выглядела какой-то посвежевшей, была во всем белом — в белых джинсах и белом хлопчатобумажном свитере с атласной аппликацией в виде птицы на груди. А это еще что — красивый бронзовый
Барбуда вышла из комнаты, даже не оглянувшись, — верный знак, что она вернулась на свою прежнюю позицию холодной враждебности. История с переменой имени на Анжелику закончилась материнским вето, и солидарность, вроде бы ненадолго возникшая между девушкой и возлюбленным ее матери, была напрочь забыта. Насколько помнил Лоример, Барбуда не сказала ему ни единого слова за все время, пока они поглощали воскресный обед из трех блюд — копченой семги, жареного цыпленка с гарниром и покупного лимонно-меренгового пирога.
Стелла налила себе еще чашку кофе и, дотянувшись до Лоримера, взяла его руку.
— Лоример, нам надо серьезно поговорить.
— Знаю, — ответил он, понимая, что ни к чему тянуть и откладывать объяснение. Ему нравилась Стелла, и в каком-то смысле взаимовыгодный, уважительный характер их отношений идеально ему подходил. Однако продолжение этих отношений подразумевало существование мира, в котором не было Флавии Малинверно, а потому становилось невозможным, — и им следовало положить конец самым тактичным и безболезненным образом, каким только можно.
— Я продала свое дело, — сообщила Стелла.
— Боже мой.
— И купила рыбное хозяйство.
— Рыбное хозяйство?..
— Под Гилдфордом. Мы переезжаем.
— Рыбное хозяйство под Гилдфордом, — тупо повторил Лоример, как будто затверживал новую фразу из учебника иностранного языка.
— Это большой концерн, доход гарантирован. В основном форель и лососевые. А еще креветки и криль.
— Но, Стелла… Рыбное хозяйство — и ты?
— А чем это хуже строительных лесов?
— Тоже верно. К тому же это совсем рядом со школой Барбуды.
— Вот именно. — Стелла принялась водить большим пальцем по его костяшкам. — Лоример, — начала она медленно, — я хочу, чтобы ты поехал вместе со мной, чтобы ты стал моим партнером — и деловым тоже. Не то чтобы я хочу замуж, — мне просто хорошо, когда ты рядом, и я хочу жить с тобой вместе. Я знаю, у тебя хорошая работа, — потому-то нам и надо поставить все на деловую ногу, создать свой бизнес. Как тебе — «Булл и Блэк, фермеры-рыбоводы»?
Лоример склонился поцеловать ее, надеясь, что его улыбка не выдаст отчаяния, поселившегося у него в сердце.
— Ты пока ничего не говори, — попросила Стелла, — просто послушай. — Она начала приводить ему цифры, толковать об обороте и прибыли, о том, какую зарплату они смогут себе выплачивать, о дальнейшем расширении, если им удастся занять определенный сектор рынка.
— Не говори пока ни «да», ни «нет», ни «может быть», — продолжала Стелла. — Подожди несколько дней, обдумай все хорошенько. И все последствия. — Она обхватила ладонями его голову и поцеловала взасос: ее гибкий язык трепетал у него во рту, как… как рыба, вдруг мрачно подумал Лоример.
— Я так взволнована, Лоример! Меня правда это заводит. Уехать подальше от города, жить в сельской местности…
— А Барбуда знает об этих планах? — поинтересовался Лоример, с удовольствием принимая от Стеллы рюмку послеобеденного бренди, которым она решила отметить начало новой жизни.
— Еще нет. Она знает только, что я продала «Булл-Скэффолдинг». Девочка даже обрадовалась — она же всегда стеснялась моей торговли лесами.
Гадкая спесивая девчонка, подумал Лоример и сказал:
— Ну, с рыбным-то хозяйством будет легче примириться, — впрочем, без особой уверенности.
Когда Лоример уходил, Стелла заключила его в страстные объятия перед дверью. Было только четыре, но в сгущавшихся сумерках уже ярко горели уличные фонари. Лоримера охватило тоскливое уныние, но сегодня он так и не нашел нужных слов для того, чтобы безболезненно проткнуть мыльный пузырь ее мечтаний о рыбном счастье. Он просто поцеловал ее на прощанье.
Лоример некоторое время задумчиво стоял около своей машины, глядя на высокие освещенные, похожие на утесы новостройки, раскинувшиеся в нескольких кварталах отсюда, — утыканные спутниковыми тарелками, с балконами, увешанными мокрым бесформенным бельем. Это была одна из тех огромных геттообразных колоний бесправной городской бедноты, которые тянулись дугой к югу от реки — через Уолуорт, Пекем, Ротерхайт и Саутуарк; в этих трущобных «городках-государствах», где царили лишения и анархия, жизнь походила на существование пресловутых Хогговых «предков-дикарей»: на каждом шагу — грубость и подлость, любое действие крайне рискованно, и вся жизнь — гигантская авантюра, слепая игра случая, череда удач и провалов.
Неужели это и есть настоящая правда жизни? — дивился Лоример. Спрятанная за внешним лоском порядка, приличий, законопослушности и цивилизованности, — неужели мы сами себя морочим? Наши предки-дикари знали… Хватит, одернул он сам себя, к чему растравлять раны, — и наклонился, чтобы отпереть дверцу автомобиля. Тут он услышал, как его кто-то тихо окликает по имени, обернулся и увидел, что шагах в десяти от него — словно между ними проходил невидимый санитарный кордон, — стоит Барбуда.
— Привет, Барбуда, — кивнул он, постаравшись вложить в эти два слова как можно больше дружелюбия, приветливости и искреннего приятельского добродушия.
— Я кое-что слышала, — заявила она. — Она рассказывала про рыбное хозяйство. Под Гилдфордом. Так что она там натворила?
— Думаю, тебе лучше расспросить маму.
— Она купила рыбное хозяйство — да?
— Да. — Нет никакого смысла скрывать правду, решил Лоример, глядя, как Барбуда выпятила губы и надулась.