Броневержец
Шрифт:
Сержант хмыкнул и ушел.
— Так, что за цифры? — снова задал вопрос Чалов.
— Номер полевой почты.
Чалов молча кивнул, отставил в сторону ящичек и пододвинул журнал на край стола.
— Тогда все, Шашкин. Больше ничего нет. Забирай. Вот здесь распишись в получении. — Он ткнул пальцем в графу журнала и подал ручку.
Выполнив необходимые формальности, Чалов убрал журнал в ящик стола, надел бушлат и шапку.
— Пошли, Шашкин, на волю выведу.
Сразу же за порогом острыми иголочками в щеки впился мороз. Стужа полезла в рукава и за пазуху, быстро выгоняя тепло из-под непривычно
Узкий проход с высоким кирпичным забором, отороченным сверху плотной бахромой из колючей проволоки, заканчивался воротами и калиткой у КПП. Чалов остановился на ступеньках небольшого зарешеченного крыльца, сделав рукой предупредительный жест.
— Стой, Шашкин, это уже не твое мероприятие.
По проходу шла колонна зэков. Створки тяжелых железных ворот были широко распахнуты. В зоне начинался обычный рабочий день. Зэки шли молча под клубами вырывающегося из ртов пара. Скрип снега под подошвами кирзачей заглушался лаем нескольких овчарок.
Леха смотрел поверх шагающего строя черных ушанок, но не в створ ворот, где для него уже ясно виделась долгожданная воля, а на плотно запертую дверь калитки.
Калитка — вожделенная мечта каждого обитателя зоны. Ворота — дело обычное. Каждый день с конвоем на работы и обратно — это, пожалуйста, через ворота. А вот калитка! Калитка! Через нее только на волюшку! Она, как обложка заколдованной книги, могла открыться лишь в назначенный час. И не было здесь, внутри унылого, отгороженного от прочего мира надела, по большому счету ничего главнее этого часа. Только с него могла начаться новая, годами выстраданная песня. Его мучительно ждали все, без исключения. И когда он пробивал, то ему безропотно подчинялись исполняющие службу вооруженные люди, которые тоже дожидались своего часа за этим же забором. Здесь у каждого свой час, по своей нужде, за свои заслуги… А забор, он с любой стороны забор, и неважно в этом случае, на кого брешут собаки — единственные постоянные обитатели зоны, не признающие времени, отбивавшие здесь свой пожизненный срок. Присаживаясь за задние лапы, псы рвались с тугих поводков конвоиров, раздирая шкуры строгими ошейниками, до хрипа надрывая глотки, отрабатывая и обороняя свое незыблемое право на пожизненный казенный паек. Они рвались на невыносимый, враждебный для них запах, привитый им еще в щенячьем возрасте, готовые вцепиться острыми желтыми клыками в обезличенный телогреечный пронумерованный поток, текущий сквозь их пожизненную территорию.
Наконец ворота сомкнулись за спинами последней шеренги, ограждая наступившее в зоне безмолвие от удаляющегося лая и окриков конвоиров.
— Давай на КПП, — сказал Чалов, пропуская Леху вперед себя.
Часовой у калитки — солдатик срочной службы, одетый в овчинный тулуп и также ждущий своего, высчитанного им до минут часа, с нескрываемой завистью смотрел на идущего рядом с прапорщиком человека.
— Стой, Шашкин, — сказал Чалов у КПП. — Подай документы к осмотру. — Он указал на небольшую форточку внизу решетчатого окошка.
Документы взяла появившаяся в форточке рука и вскоре возвратила их обратно.
— Открывай! — крикнул в окошко Чалов и взялся за скобу на калитке.
С металлическим лязгом щелкнул электрический засов. Тяжелая дверь калитки медленно
— Выходи, Шашкин, — воля! — Чалов пропустил его вперед и вышел следом.
Расчищенная от снега дорога вела к дымящему печными трубами поселку, затерявшемуся между невысокими, поросшими редколесьем сопками.
— Закуришь? — Чалов вынул из кармана пачку папирос и спички.
— Нет, бросил.
Чалов прикурил, выпустив с паром в морозный воздух белый дымный клубок.
— Значит, так, Шашкин, — медленно проговорил он. — Автобусная остановка в центре поселка. До города полтора часа езды. В городе зря не болтайся. Там менты вашего брата сразу вычисляют. Обчистят, как дешевого фраера. Хорошо, если на дорогу оставят.
— Понял, спасибо за совет.
— Кассирше на вокзале сверху деньжат сунь, чтобы билет на ближайший поезд сделала. Перестройка, едрит ее!.. Теперь каждая вша тебя под свой закон загнуть норовит! Куда поедешь-то?
— Первым делом на Родину, к старикам.
— А потом?
— Потом? Видно будет. Бывай, гражданин начальник!
— Бывай, Шашкин.
Чалов курил, провожая взглядом быстро уходящего по зимней дороге человека.
Твердый снег упруго хрустел под Лехиными ногами, по-особенному звонко озвучивая шаги на свободной земле.
— Потом? — Леха нащупал в кармане пальто часы и провел пальцами по треснувшему, вдавленному стеклу. — Сперва время запустить надо. Изморилось оно в казенных численках…
Вышедший из калитки часовой тоже смотрел вслед бывшему зэку.
— Из какого отряда освободился? — спросил он, обращаясь к Чалову.
— Из второго.
— Убийца?
Чалов молча бросил окурок в сугроб и то ли случайно, то ли нарочно, задев плечом солдата, прошел через открытую калитку назад в зону.
Солдатик потер рукавицами замерзшие щеки и еще раз глянул на темную, ссутулившуюся под ветром, удаляющуюся в сторону поселка фигуру.
— Уби-и-и-и-йца, — протянул он, захлопывая калитку.
Память, как смола на вишневом стволе. Сначала мягкая, свежая, пахучая, яркая, со временем темнеет, грубеет и покрывается корочкой, сквозь которую порой уже можно и не рассмотреть всех тонкостей, скрытых под этой защитной оболочкой. Вероятно, так и должно быть. Оболочка защищает нас от прошлого, заставляя жить настоящим. Наверное, это правильно. Забытое и непонятое постепенно костенеет, оставляя нас в покое. Но временами прошлое снова врывается в нашу жизнь, неожиданно проступая новыми каплями на ее стволе, позволяя вдруг что-то узнать, отчетливо вспомнить и в чем-то разобраться. Вероятно, и это тоже правильно, по крайней мере справедливо.
Два года назад я за рулем своей машины возвращался домой из поездки. Промотавшись целый день по Москве, уже порядком уставший, ехал по трассе М-4 «ДОН». Дорогу поливал осенний дождь. Дело шло к вечеру. Свернув в Тульской области к придорожному кафе, недалеко от города Богородицка, я заглушил двигатель рядом с длинномерными фурами, обычно становящимися здесь на ночлег.
Горячие бутерброды и стаканчик кофе уже покоились на дне моего желудка, когда, блаженно откинувшись на спинку сиденья, я покуривал, собираясь вздремнуть часок-другой. В это время к машине подошел мужчина.